Александр Андрюхин - Казнь за разглашение

— Кстати, ты как относишься к живописи? — спросил он ни с того ни с сего.

Она неопределенно пожала плечами. Берестов понял, что с живописью погорячился, однако тему продолжил:

— А я обожаю живопись. Особенно фламандскую школу. Ну, итальянскую еще. Я имею в виду итальянскую классическую школу, а не авангардное направление, к которому относятся Пикассо и Сальвадор Дали. Этих двоих, которыми восхищается весь мир, я не люблю. Ну у второго ещё наблюдается какое-то символическое подобие мысли, у первого же — вообще ничего за душой. Хотя раннего Пикассо, когда он писал традиционно, я не отрицаю. Когда же он начал разрисовывать разными цветами эти квадратики и треугольнички, тут, по-моему, как художник он кончился. Я был на его выставке в Лондоне. Ей-богу, обыкновенные обои Чебоксарской фабрики на меня произвели бы менее тягостное впечатление, чем мазня Пикассо. Я вышел оттуда с совершенно обледеневшей душой.

Лилечка курила и внимательно слушала Берестова, хотя её, кажется, не совсем занимала эта тема. Иногда казалось, что она впадала в задумчивость. Глаза тускнели, и уголки губ опускались. Но неожиданно её взгляд вспыхнул, и Лилечка произнесла:

— Но ведь ходит легенда, будто Пикассо перед смертью признался, что настоящего таланта художника у него не было и он всю жизнь дурачил толстосумов.

— Думаю, что это не легенда, а сущая правда! — поддержал базар Берестов, отмечая, что Лилечка ожила и теперь можно будет полюбопытствовать о том, как Авекян подобрал её на базаре.

— Я, кстати, больше люблю современную скульптуру, — неожиданно заявила Лилечка. — А к живописи отношусь прохладно. Когда я была в Варшавском национальном музее, то в зале скульптуры провела целый день.

— Ты была в Варшавском национальном музее? — удивился Берестов. — И я там был! Теперь я вспомнил, где тебя видел до «Московских вестей». Кстати, в каком году ты была?

— В девяносто четвертом, — ответила Лилечка.

— А я в восемьдесят девятом, — грустно покачал головой Берестов. Жаль, что мы не встретились в Варшаве в восемьдесят девятом.

— В восемьдесят девятом я училась в шестом классе, — улыбнулась Лилечка. — Вряд ли бы родители меня отпустили одну.

В это время, когда глаза Лилечки потеплели и разговор стал принимать шаловливые оттенки, на лестницу разнузданной ордой ввалилась толпа измученных кислородом журналистов. Они все разом загалдели о Гусинском и все разом закурили, с наслаждением вдыхая законные порции никотина. Некурящему Берестову ничего не осталось, как послать прощальный взор Лилечке и в тоске покинуть лестницу.

«Иллюзии рассеются как дым, — почему-то пришло в голову. — Пора наконец написать о Минаеве».

На другое утро, не успел Леонид переступить порог редакции, как ему навстречу метнулась секретарша Оля.

— Вам звонили из милиции, — обрадованно сообщила она. — Просили позвонить вот по этому номеру.

Берестов взял из её рук листок и прочел: «Срочно позвонить полковнику Григорьеву». Он вопросительно взглянул на Олю. Глаза секретарши излучали радостный блеск, выражавший: «Я так и знала, что кончится именно этим!»

— Кто этот полковник? — поинтересовался Берестов.

Оля вместо ответа ехидно развела руками. Берестов с минуту вглядывался в её голубые, вечно смеющиеся глаза и вдруг хлопнул себя по лбу.

— Вспомнил!

Да это же начальник ОВД «Полежаевское»! Неделю назад он звонил его секретарше с просьбой записать на прием. Очень вовремя! Как раз назрели вопросы.

Берестов поспешил к телефону, а Оля крикнула вслед:

— Вам Ашот Арестокесович запретил заниматься убийством!

— Занимайся своим делом! — буркнул через плечо Берестов и набрал номер.

Трубку взял сам полковник Григорьев.

— Что же вы, позвонили и пропали?

— Извините, закрутился. Я хотел задать вам несколько вопросов относительно дела шестилетней давности.

— Задавайте.

— Эта касается убийства Алексея Климентьева.

Полковник задумался:

— Честно говоря, не помню. Расследованием убийств занимается прокуратура. Мы выезжаем на место преступления и ведем оперативную работу по розыску преступника.

— Дело в том, что по этому убийству не было возбуждено уголовного дела. Дело даже не было передано в прокуратуру.

На том конце провода возникла недоуменная пауза. Затем раздался скрежет, похожий на скрип открываемой двери, и голос коротко произнес:

— Почему?

— Вот это я и пытаюсь выяснить! — обрадованно воскликнул Берестов. — И не я один. Мать убитого, Зинаида Петровна Климентьева, шестой год добивается возбуждения уголовного дела по факту убийства сына, и все безрезультатно.