Александр Андрюхин: Семя титана

— Из Самары.

— Что вы там делали?

По телу девушки прокатилась дрожь, и Батурин догадался, что задержанная напугана именно тем, что произошло в Самаре.

— Я ездила к одному парню, — произнесла она помертвевшими губами. Из-за этого парня я бросила Вороновича. Но он оказался не тем, за кого себя выдавал.

Девушка испуганно заглянула полковнику в глаза и закусила нижнюю губу.

— Поясните, — нахмурился Батурин.

— Его там не оказалось. Вернее, он там оказался, но оказался совсем другим. А тот, который встретился мне на Чистопрудном бульваре, оказался вообще не тот. Потому что его, ну, который мне встретился, вообще не существует в природе. Понимаете?

Глаза следователя чуть не выползли на переносицу. Он зажмурился и сильно тряхнул головой, чтобы снова распрямить извилины.

— Не понимаю! — произнес он сурово. — Поясните, что значит: не существует в природе?

— Ну что тут непонятного? — занервничала девушка. — Он из другого мира. Неужели не ясно?

Девушка втянула голову в плечи и испуганно зыркнула по сторонам. В глазах у следователя появилась тревога. Он внимательно вгляделся в задержанную и сразу отметил нездоровую испарину на лбу и шальной блеск в глазах. «Ей нужно срочно показаться врачу», — подумал он.

— Теперь понятно… — Батурин потянулся к листку, чтобы подписать пропуск.

— Вы думаете, я брежу? — распахнула глаза девушка, чутко уловив, что ей не верят. — Он знал обо мне все, даже то, чего я не знала, даже про Ирландию, даже про родинку на животе, которой у меня не было. Он умел управлять погодой. Не верите? В тот день, когда мы с ним встретились, небо было ясным…

Девушка вдруг умолкла и пронзила следователя таким осмысленным взглядом, что тот усомнился насчет её природного блуда.

— И что? — спросил он как можно мягче. — При чем здесь небо?

— А при том, что в этой жизни я не заслужила ясного неба…

С тех пор как отец её голой выволок из постели одноклассника и отстегал солдатским ремнем, небо для неё померкло. Это произошло в восьмом классе. С тех пор Инга не помнит ни одного солнечного дня, словно солнце навсегда прекратило свое существование. Но в то майское утро (за два месяца до этого происшествия) небо было ясным. За это Инга может отдать зуб, хотя и проснулась с головной болью и тошнотворной помойкой во рту. Она встала с кровати, подошла к окну, и первое, что произнесла, взглянув на грязное шоссе через пыльное стекло, было: «Боже, как гнусно».

Гнусно, гнусно! Если б её воля, она вообще бы не открывала глаз, чтобы не видеть эти серые улочки, неухоженные девятиэтажки, пыльные киоски, немытые витрины, поломанные лавочки, ободранные кусты, а главное — рожи. Эти сонные, скучные, небритые, озабоченные рожи под вечно свинцовым, вечно беспросветным московским небом. А ведь ей только что снилось солнечное небо и море. Она барахталась в волнах и видела берег с красивой романтичной скалой. Ей всегда снились эта скала и то, как она барахтается в море.

Но пора бы и поторопиться. Воронович капризен, как баба. Старый козел, похотливый пес, вонючая трухлявая обезьяна, которая не имеет привычки ждать и сразу давит на газ, если не видит её на месте.

Юлька уже упорхнула на работу, оставив гору немытой посуды. Значит, кроме душа, косметики и утюжки юбки нужно будет приготовить завтрак. «Ненавижу готовить завтраки» — второе, что произнесла Инга в то утро, и тихо простонала. «Нет, правда, закрыть бы глаза и провалиться куда-нибудь под землю в царство абсолютного небытия или в царство крохотных фей, где туч не существует вообще», — подумала девушка, потому что в ту минуту в комнате снова потемнело. Но когда он заговорил с ней на Чистопрудном бульваре, то вовсю сияло солнце. Это Инга помнит точно, потому что подумала: «Сколько же в жизни (черт бы её побрал!) зависит от того, что над головой».

Она летела, неслась, опаздывала, цокая каблучками и проклиная на своем пути все, потому что яичница подгорела и пришлось отскребать сковородку, затем юбка прилипла к утюгу в самом пикантном месте и пришлось уксусом отпаривать утюг. Наконец, уже за самым порогом оборвался ремешок босоножки. Пришлось влезть в Юлькины туфли, которые тут же начали натирать пятку и свертывать в трубочку пальцы, но главное — туфли совсем не подходили к юбке. Вдобавок голова гудела после вчерашнего «розового крепкого», внутри что-то нехорошо булькало, и все это вызывало такое раздражение, что она готова была вцепиться в рожу первому встречному за один похотливый взгляд.