Вячеслав Денисов - Главный фигурант

«Да, мама, – заговорит веселым голосом дочь. – Я уже перед дверью, открывай...»

И отпустит на сердце, и станет сразу легко и спокойно. Мать откроет, дочь войдет.

Но хуже тем, кто в ответ на свой тревожный вопрос вдруг услышит: «Даша (Ира, Инна...) сегодня не придет домой».

«Саша (Дима, Игорь...), так это ты?» – будут удивляться матери, почему это от имени дочерей говорят их парни.

И похолодеет сердце у матери, когда она услышит в трубке слова, которые стали для шести матерей роковыми...

И еще пять дней сидел Кряжин над томами. Носил их по одному, по два домой, перечитывал под светом лампы, подкладывал под корочки чистый лист бумаги, делал пометки, как на полях, сравнивал листы одного дела с другим и откладывал вместе с делами в сторону, чтобы заняться новыми.

Минуты ползли медленно, превращались в часы, часы – в вечера, переходящие в ночи. Смагин дал две недели на все. Срок немалый, если учесть, что дело следствием завершено и на все вопросы даны исчерпывающие, все объясняющие ответы. И срок ничтожный, если вдруг выяснятся мелочи, ранее не отработанные.

Недоработки есть в каждом деле, их не может не быть. Никто не безгрешен, в том числе и следователь. Особенно если это следователь Вагайцев, торопящийся в Гагры в декабре.

Смагин Кряжина не торопил. Встречая его в коридорах, дважды за пять дней заглянув к нему в кабинет, начальник управления ни разу не завел речь о деле Разбоева.

– Вчера видел твою балерину, – бросил он однажды, закуривая, едва переступил порог.

Тема была давно пережита, а потому задеть советника не могла. Тот даже не оторвался от записей, лишь стрельнув глазами в сторону вошедшего. Балерина, о которой зашла речь так неожиданно и несколько не к месту, была одна из солисток Большого, с коей Кряжин однажды едва не завел то, что на языке лириков именуется романом. Он всегда был сторонником изыска в отношениях, знатоком классики и любителем утонченности. Это и стало решающим в едва не совершенной Кряжиным ошибке. Но ошибку ту исправила сама прима. Только что потеряв голову от Кряжина и не успев ее еще как следует найти, она тут же увлеклась хореографом.

– Вероятно, закончились гастроли, – философски отнесся к новости Кряжин.

– Она стояла у входа в прокуратуру и взглядом, полным тоски, смотрела на бронзовую табличку. Бедная женщина... Она до тебя не дозвонилась?

– Дозвонилась, – Кряжин нехотя оторвался от какого-то протокола и поднял на Смагина взгляд. – Я послал ее в Большой. И не такая уж она бедная. «Ауди» перед входом видели? Она на нем.

– Вчера был на «Локомотиве»... – выждав, сменил тему начальник управления.

– Да вы о деле Разбоева никак спросить хотите? – перебил Кряжин.

– Нет-нет, работай, – засуетился госсоветник и покинул кабинет.

«Нет-нет, – мысленно передразнил Кряжин и снова склонился над делом. – Как же...»

«Тело расположено у подножия клена, головой в сторону остановки общественного транспорта... Руки раскинуты в стороны, при этом правая лежит вдоль туловища, а левая согнута в локте и ладонь тыльной стороной наружу находится на уровне головы...»

Кряжин не знал, как читают протоколы другие следователи. Не знал, но догадывался по их последующим действиям. Кому-то из них хватало изложенного, все написанное он воспринимал на веру, не желая мучить себя поисками. Другие врезались в материал, и половина из них дела переиначивала, приводя к тому же концу, да только с другой стороны, ибо считала такое развитие событий более правдоподобным. Но были и те, кто, пытаясь живописно представить описанные сюжеты, искали в них правду и, не находя, начинали искать ее сначала.

Наверное, Кряжин относился к последним. Все, что он пытался сделать, перечитывая чудовищные по объему материала тома Вагайцева, это придать написанному реальность. Вдохнуть в скупые диалоги главных действующих лиц жизнь и в жизни этой увидеть правду.

Время у советника еще было. Его нет у Генерального и Смагина. У Разбоева этого времени – залейся. Вагайцеву – тому вообще на все наплевать. Он в Гаграх, и дело у него производством принято. А сколько было у советника времени? На оживление этого сборника печальных историй, расположившихся на трех тысячах семистах страницах, его, пожалуй, хватит.

Она родилась в семье богатой даже по меркам высшего московского общества. Папа жил в столице, качал нефть в Уренгое, тратил деньги в Европе, а работал в Думе. Мама, как принято в достойных семьях, работала дома. Администратором домашнего хозяйства.