Вячеслав Денисов - Дело государственной важности

Майя прятала у себя на груди вовсе не бутылку нарзана. И торопилась не к Колмацкому.

Итак, пока Маша прячется за выступом в стене, Майя проходит в номер, накидывает на коротенькое платье горничной халат, надевает парик и укладывается спиной к входу читать книгу. Она хорошо знает порядки в гостинице, а потому оставляет на столике купюру для прислуги. Поворачиваться к Маше лицом нельзя, но… Но женщина в парике так хорошо знает порядок приема чаевых, что, даже не видя эмоций горничной, щелкает пальцами – «возьми!».

Быть может, эта женщина часто бывает в гостиницах, а потому знает и порядки. А может быть, эта женщина знает порядки так хорошо потому, что… сама горничная?

Как бы то ни было, Генеральная прокуратура теперь имеет три факта.

Факт первый: те минуты, когда умирал Резун, горничная Майя провела в триста девятнадцатом номере с Колмацким. И тот это уверенно подтверждает.

Факт второй: из номера, где ночевала блондинка, был вынесен мусор, среди которого находился парик и квитанция на оплату счета Резуна.

Факт третий: в триста восьмом номере куражились кавказцы с каким-то «светлым» мужчиной, и вид их был далек от законопослушания.

Второй и третий факты – так, на случай осложнения ситуации. Но именно они должны были выстроить окончательные версии Генеральной прокуратуры. Нельзя же из одного невероятного, но очевидного, пытаться выстраивать другое, еще более невероятное!

А вот первый постулат – фундамент. Майя к убийству не причастна, и Филипп Колмацкий, который непременно расколется при допросах, лучшее тому подтверждение.

– Я все никак не мог понять, Майя, – отпив из стакана на столе воды, уставшим голосом сказал Кряжин, – зачем ты вызывала меня на ту квартиру ночью? И все удивлялся опытности в даче чаевых блондинки. А совсем недавно понял, что ничего сверхъестественного в этом нет. Ты знаешь, как правильно подавать и принимать мелочь. А тот вызов в ночь…

Он улыбнулся, невидимый для собеседницы, и прикурил сигарету.

– Я действительно был похож на «Скорую помощь». Нужно было подлечить твою будущую версию подтверждением того, что в коридор ты выходила для того, чтобы сбегать за нарзаном. На самом же деле ты видела, что твои маневры с гостиничными номерами заметила Маша, вошедшая к тебе, посветлевшей волосами, двумя минутами позже. Странно, правда? Зловредная баба из триста четвертого номера строжится и грозится разнести гостиницу в пух и прах, если горничная опоздает с пивом. Когда же та опаздывает на пять минут, та молча благодарит ее чаевыми. Впрочем, это мелочь в череде шероховатых выступов поверхности, по которой ты скатывалась все ниже и ниже. Выступы, они ведь и для прокуратуры – выступы.

Не было никакой белокурой дивы. Не было никаких кавказцев, покинувших гостиницу в тринадцать часов на следующий после убийства Резуна день.

Была Майя, горничная «Потсдама», исполнительница главной партии в чужой опере. И арию эту довести до конца не удалось. Она просит Колмацкого, с которым разделила ночь, отнести Резуну поднос. Допрашивать, конечно, будут Филиппа. Яресько, питающий к нему неприязнь, покажет, конечно, на него. Колмацкий будет врать, потом расколется и скажет правду. И Майя подтвердит алиби коридорного следователю, который даже не догадается о том, что это алиби для горничной.

На том конце таилось молчание.

– Знаешь, Майя, – Кряжин помедлил, угадывая, какую реакцию вызовет его сообщение, – мне хочется знать, как ты сейчас себя чувствуешь.

– Я поражена изумлением и вашим очевидным психическим расстройством. Пока моя вина лишь в том, что я не доехала до деревни и вернулась в Москву. И это мне хочется знать, по какому праву вы мне все это рассказываете!.. – выговорила на одном дыхании она. – Вы представляете, что вам придется все это доказывать?!

Что ж… С этим голосом еще придется повозиться. Это не Колмацкий и не Яресько. И даже не христопродавец Власов.

– Я просто хотел знать, как ты отнесешься к сообщению, что в тот момент, когда ты заходила к Резуну с ножом под платьем… – Кряжин взял паузу на затяжку и закончил: – Тот уже был давно мертв от передозировки клофелина, который вы с Занкиевым влили в его пиво.

Тишина.

Еще тишина.

И еще. И только потом – стук. И еще раз стук. Грохот. Топот.

– Иван Дмитриевич!.. – раздался в трубке знакомый с прошлого раза мужской голос.

– Что там у вас?

– У нас бессознательная баба.

– Да? – глядя на алый кончик своей сигареты, буркнул Кряжин. – Ну, вызывайте «Скорую».