Вячеслав Денисов - Три доллара и шесть нулей

– Мне уже дурно, – признался Гранцев, покосившись на внушительную кружку прокурора. – Я выпил месячную норму.

– Дело продвигается? – мягко поинтересовался судья.

Тот качнул головой.

– Проблема лишь одна. Самый сложный перевод – это перевод дневников. Человек, пишущий официальный текст или просто письмо, одним словом, пишущий то, что предназначено для чтения другого человека, ставит себя в общепринятые рамки изложения материала. Когда же он ведет дневниковые записи, он выходит из этих рамок и пишет тем языком, который понятен лишь ему. Вы вели когда-нибудь дневники?

– Только спортивные, – признался Струге.

– И даже тогда, наверное, сокращали слова или употребляли их синонимы, которые ясны лишь вам, правильно?

Струге сознался, что это так.

– Так и здесь. Бауэр пишет своим языком, и я, не зная ни одной из черт его характера, немного попадаю в тупик. Легче переводить дневники Ницше, ей-богу! Личность его изучена специалистами, поэтому идешь по проторенной дороге. А ваш Бауэр... Кстати, если не секрет, какова его цель прибытия в Тернов?

– Туризм, – не моргнув глазом, отоврался Струге.

– Сомневаюсь... – после паузы, оторвав взгляд от судьи, бросил Гранцев.

– Что так?

Переводчик, еще раз с ужасом посмотрев на прокурорскую кружку, отодвинул ее в сторону и развернул тетрадь к Антону.

– Вот, на последних страницах он пишет: «Erscheint sie in schцn ausgestalteten Band...» – Покосившись на Струге, он махнул рукой. – Одним словом, он пишет: «Если она появится в хорошем переплете в каком-нибудь русском музее, я буду расстроен. Желудь должен мне помочь...» Я перевожу дословно. Простите, до сих пор не знаю, как к вам обращаться...

– Меня зовут Антон Павлович. – Струге протянул переводчику руку и в пожатии Гранцева уловил то хрупкое тепло, которое свойственно людям, живущим жизнью, в которой нет места людской подлости. Эти люди ранимы, и им не свойствен прагматизм. Они в этом мире – как кружевной платок в руке портового грузчика. – Так о чем, по-вашему, идет речь в этой фразе?

– Вполне возможно, о книге. У чего же еще может быть переплет?

– У картины. «Переплет» – синоним «рама». Нет?

– Вполне возможно. Но только в том случае, если Бауэр маскировал слово. Понимаете, немецкий язык – это язык четких понятий. Рама – это рама. А переплет – это переплет.

– А желудь – это желудь, – акцентировал внимание Гранцева на важном для себя Струге.

– Да... – Тот вздохнул и поправил очки. – Здесь какое-то недоразумение получается... А флаг-то действительно перевернут был?

Струге качнул головой.

– Знаете, что самое смешное? То, что Бауэр о флаге не говорил ни слова. Он даже не обратил на него внимания. Он лишь показал мне на крышу и сказал, что на ней точно такое же покрытие, как на крыше его собственного дома в Потсдаме.

– Вернемся к тексту, – сменил тему Антон Павлович.

– Я все перевел. Перевел все, как оно написано, буквально, не сочтя нужным делать то, что делают при переводе иностранного текста литераторы. Уверен, что вас интересует именно такой перевод.

Струге мысленно похвалил парня. Следствие, а значит, и его, Антона, интересует именно буквальный перевод, без литературных выкрутасов и добавления «разбавителя», облегчающего восприятие текста для русской ментальности.

– Честно говоря, похоже на обрывки глав какой-то книги. Упоминание немецких имен, событий... Потом следует резкий обрыв действия, несколько чистых листов и снова описание событий с упоминанием имен. Самый странный – последний абзац, на последнем листе. В отличие от основного текста он написан торопливым почерком, словно памятка. И она для меня совершенно не понятна. Во-первых, упоминание желудя, а во-вторых, какой-то словесный лабиринт...

– Какой лабиринт? – Поняв, что к переводу теперь нужен еще и дешифратор, Гранцева Струге решил больше ни о чем не спрашивать, однако в последний момент не удержался.

– Перевожу. «После выхода повернуть направо, пройти до ближайшего перекрестка, свернуть налево и пройти двести метров до продуктового магазина. Обойдя его справа, повернуть, пройти еще двести метров. Слева по ходу движения будет здание в три этажа».

– Твою мать... – вырвалось у Антона Павловича.

Переводчик моргнул, но не смутился.

– Вот такой странный текст.

– Это не странный текст. – Антон услышал свой, ставший для него в одно мгновение чужим, голос. – Это очень точный текст... Дорогой ты мой товарищ Гранцев... Это не странный текст, а совершенно точный, до единого шага и метра, текст!