Анатолий Степанов - Любить и убивать

Вскоре стокилограммовый Леха грузно, до легкого сотрясения «Жигулей», плюхнулся на сиденье рядом.

— Говори, — вторично приказал Сырцов.

— Сегодня, вернее вчера, в половине двенадцатого ночи группа в составе шести человек похитила девушку по имени Люба, — доложил вкратце Леха.

— Ты был в этой группе?

— Да.

Сейчас бы на коротком замахе рукояткой ножа в висок скотине и поговорить уже как следовало бы. Не вежливые диалоги разводить, а давить и давить, слушая сбивчивые от страха откровенные монологи.

— Твоя задача?

— Прикрытие главного.

— Кто главный?

— Ростислав.

— Как выманили Любу на улицу в такое позднее время?

— Ростиславу было известно, что родители Любы на даче и она в квартире одна. Он позвонил ей и сказал, что у него срочное сообщение от Георгия Петровича Сырцова. Она и выскочила.

Ох, Люба, Люба! Легковерная душа! Но не это произнес вслух Сырцов.

— Сопротивлялась?

— Не успела. Сразу же наручники, пластырь на рот и за ноги в «джип».

— Куда спрятали?

— За Сокольниками в лесу склады такие из железа. Там, в одном из этих ангаров, подвал довольно солидный. Вот туда.

— Охрана?

— Оставлены были двое. Смена — в семь утра.

— Ты в смене?

— Нет. Я теперь все время при Ростиславе. Вроде телохранителя.

— Что же сейчас свободно гуляешь?

— Отпущен до девяти. В девять — у него.

— Где он живет? Точный адрес?

— Дом такой здоровенный, на замок похожий. На Просторной улице. Номер дома не помню, но он один там такой. Восьмой подъезд, одиннадцатый этаж, квартира двести третья.

— Большая квартира?

— Большая. Комнаты четыре, наверное.

— Почему наверное?

— Потому что по дверям считал. А пускает он меня только в одну комнату.

— Что в ней?

— Стол письменный, два кресла, журнальный столик, станок для спанья.

— И никого, кроме Ростислава, в этой квартире нет?

— Никого не видел.

— «Что ж, попалась, птичка, пой! Не уйдешь из клетки. Не расстанутся с тобой маленькие детки!» — бессмысленно пробормотал детский стишок Сырцов и включил дешевый свой радиоприемничек. Маша Распутина пела: «Живет страна, необъятная моя Россия!» Выключил радио и спросил у Решетова: — Как ты считаешь, Леха, живет страна?

— Что делать будем? — игнорируя сырцовский вопрос, задал свой Леха.

— А ты как считаешь?

— Вам решать, Георгий Петрович.

— Что за пареньки эти двое?

— Пареньки как пареньки. Средний фокус.

— Мы их повяжем?

— Вдвоем обязательно. Только вот стоит ли мне им показываться? Мало ли что.

— Прав. Ты мне у них нужен. Ладно, подведешь меня к ним как можно ближе, а я уж постараюсь обойтись без тебя.

— Так поехали? — понял Леха и вылез из «девятки». — На угнанной поедем, а то, не дай Бог, повредят вашу, хлопот не оберешься.

— Тоже прав. — Сырцов аккуратно закрыл дверцы и решил: — Здесь ее оставлю.

Леха уже сидел за баранкой «мицубиси», торопил:

— Четверть третьего уже, Георгий Петрович.

— Ты ее обыскивал? — спросил Сырцов.

— Так, осмотрел.

— А багажник?

— У меня же ключа нету! Я ее поросячьим способом завожу.

— Эх, ты! — укорил его Сырцов и, вытащив из соответствующего кармашка связку отмычек, недолго поковырявшись, вскрыл багажник. Багажник был набит пластиковыми упаковками баночного пива «Ред бул». Глянув через сырцовское плечо, Леха жизнерадостно заметил:

— Будет чем успех отметить!

На всякий случай Сырцов тщательно проверил однородность укладки упаковок и только после этого ответил:

— Если будет успех. — Захлопнул крышку багажника, незаметно вытянул «байард», обернулся к Решетову и спокойно предложил: — Ручки на багажник, Алексей, и ножки как можно шире.

— Да вы что, Георгий Петрович?! — взрыдал Леха.

— Тебе на операцию не идти, а мне как-то спокойнее, если ты за спиной без зубов будешь, — объяснил Сырцов, одновременно шмоная Леху. Арсенал Решетова был невелик: кольт в сбруе и два ножа. — Небогато.

— А мне и этого вполне достаточно, — заявил обиженный Леха.

— Не обижайся, Алексей. И садись пассажиром. Я поведу. Не поросячьим способом, а как положено — с ключом зажигания.

Выпили уже по неизвестной какой, и Спиридонов, потянувшись через узкий кухонный столик, прижал голову Алексея Яковлевича Гольдина к своей обширной груди, поцеловал в гладкое темечко и сказал трепетно, как воспитательница детсада:

— А вот сейчас ты мне все и расскажешь. Да, Бэзик мой ненаглядный?

Выпивали уже часа два. Спиридонов закатился к Гольдину в двенадцать часов ночи, как бы обеспокоенный и виноватый за свой бестактно прерванный подполковником милиции Маховым ностальгический вечер древней дружбы и воспоминаний. К полуночи ведущее здоровый образ жизни еврейское семейство поголовно дрыхло по своим комнатам за исключением главы, который встретил Алика с весьма сдержанным восторгом. Устроились на кухне и под две бутылки «Смирновской», принесенные Спиридоновым, действительно на полтора часа удалились в Малокоптевский переулок, где, как оказалось, прошли лучшие годы их жизни. Но делу — время, потехе — час. Спиридонов позволил затянуться потехе до полутора часов и наконец приступил к делу. Уже минут десять плясали вокруг дачи Ицыковичей. Выяснили, что, уезжая за бугор в страшной спешке, Ицыковичи дачу продать не успели и только поэтому подарили ее дальней и единственной своей родственнице — Суламифи Исидоровне Драбкиной, родной сестре Розы, которая является матерью Алексея Яковлевича Гольдина. Суламифь Исидоровна пожила, пожила и умерла, а владельцем дачи автоматически стала Роза и, следовательно, Алексей Яковлевич. Выяснив все это, Спиридонов приступил к главному: он попросил разрешения Бэза для себя и своих друзей слегка покопаться на этом дачном участке. Эта просьба повергла Гольдина в такой же ужас, как и появление милиционера в квартире Спиридонова. Тогда Алик задал традиционный вопрос насчет уважения и доверия. Бэз подтвердил, что он безмерно уважает и до упора доверяет. На законное недоумение Спиридонова, почему же он что-то от него таит, Бэз ответил, что уже много лет носит в себе такую страшную тайну, которой ни с кем не может поделиться. Вот тогда-то и последовал нежный поцелуй в гладкое темечко.