Анатолий Степанов - Любить и убивать

— В честь чего, Александр Иванович?

— В честь кого, — поправил тот. — За таким столом наш Лешка обязательно расслабится, а потом Алик, на правах самого старого и близкого друга, ласково раскопает его в связи со странным хозяйским переплясом на даче Ицыковичей.

— Где уже, по-вашему, просвечено до конца? — настырный Сырцов хотел все знать.

— Отец Афанасий, — сказал Смирнов.

— А что! — понятливо обрадовался Сырцов. — И проверен ими до гвоздей, и неконспиративен до того, что деваться, некуда. Но согласится ли?

— Согласится, — подтвердил Дед. — Я уговорю.

— А вы — крещеный?

— И еще как! Я уйду где-нибудь в конце этих гастрономических игр, предварительно договорясь с Ксенией, а ты часика через полтора-два Ксению за бока и за мной. Хвосты отрубать вплоть до аварий будут Ромка и Витька Кузьминский. Я им скажу, чтобы кабриолетов своих не жалели: смертельные игры начинаются.

— Начались, — поправил Деда Сырцов и вынул из внутреннего кармана кассету. — У них что-нибудь, из чего послушать можно, имеется?

— Алик! — криком позвал Смирнов, и Спиридонов тут как тут. — У тебя магнитофон есть?

— Есть какое-то говно.

— Тащи сюда.

А потом Смирнов и Сырцов слушали Коляшину исповедь. Смирнов в первый раз, Сырцов — во второй.

— И еще поэтому надо спасать Ксению, — вдруг понял Сырцов.

— Ай да Воробьев! Ай да Александр Петрович! Ай да банкир! Ай да блатарь завязанный! — бормотал Смирнов. — Ну уж коли так, то у меня неслабая идейка в запасе. На досуге ее обдумать как следует надо нам с тобой, Жора. А может, и без тебя.

— А сейчас что мне делать? — ярясь от нетерпения, потребовал задания Сырцов.

— Как уже было сказано: за стол, где закуска и выпивка по первому разряду.

Смирнов и Сырцов были последними, кого ждали за столом. Как по команде, все разом и молча уселись. Алексей Яковлевич Гольдин нервно вздохнул и, погромыхивая отодвигаемым стулом, поднялся.

— Друзья! — начал Гольдин, вдруг задумался в нерешительности и все же отчаянно продолжил: — Друзья! За этим столом трое моих истинных друзей, которым, несмотря на сорокалетнюю разлуку, я без малейших колебаний доверил бы жизнь свою, благополучие детей своих, счастье внуков. Но друзья таких моих друзей, я уверен, не могут быть хуже нас, стариков. Они лучше, они достойнее, они благороднее нас. Я хочу выпить за удивительное открытие, которое я сделал сейчас: времени нет, время выдумали деловитые евреи. Куда девались сорок лет? Их не было. Только Вчера мы в Малокоптевском сидели за Розиным скромном столом, а сегодня — за роскошным столом Варвары Владимировны. Ночь и день прошли — сутки. И за сутки я обрел столько новых настоящих друзей. Чудо! И еще раз: я хочу выпить за удивительное открытие, которое сделал только что: нет ни времени, ни пространства, а Земля имеет форму морковки или чемодана, как ей хочется. Но есть, неукоснительно есть одно: человеческая дружба, неподверженная законам времени, пространства и земных катаклизмов. За мое открытие, друзья! За дружбу, друзья!

— Ура! — густо рявкнул (мужиков было значительно больше) стол и поднятыми рюмками дружно отсалютовал мастеру преферанса и элоквенции Алексею Яковлевичу Гольдину.

Ну, а потом пошло-поехало. Выпивая, Казарян рассказывал еврейские анекдоты, для равновесия перемежая их армянскими, Дед тихо беседовал с Ксенией, Спиридонов и Леха Гольдин, вспоминая школьные проделки, кисли со смеху, Кузьминский и Сырцов незаметно на пальцах играли в тюремное очко. Междусобойчики прерывались для тостов, в коих по очереди славили немыслимые душевные качества каждого из присутствующих. Удобно сидели, расслабленно откинувшись на мягких стульях. Только Варвара и Лидия метались туда-сюда (из столовой в кухню и наоборот), обеспечивая надмирность и незамеченность быта для всех этих междусобойчиков.

Но мир, разрушая теорию Алексея Гольдина об отсутствии времени и пространства, ворвался в этот псевдонадмирный дом длительной и забористой трелью старинного дверного звонка.

Милицейская тужурка сидела на начальнике отдела МУРа подполковнике Махове как мундир на начальнике Объединенного штаба войск Соединенных Штатов Америки.

Забросив фуражку на штырь вешалки. Махов за Спиридоновым проследовал в столовую, где был встречен легким бессловесным гулом. По-солдатски четко обозначив общий поклон, он, обходя стол, поцеловал ручки дамам, а с представителями мужского пола обменялся мужественными рукопожатиями. Всех мужиков знал как облупленных, только на Алексее Яковлевиче споткнулся, а потому и представился по форме, ожидая ответной информации.