Сергей Донской - Наркомент

– Черняков, – машинально поправил я.

– Какая, хрен, разница! Этот столичный хмырь знает, куда и кому ушел товар. Ты знаешь его дальнейшую судьбу. Арарат уже ничего не знает. Такая вот короткая цепочка из трех звеньев. Если, допустим, не станет Чернякова и ты исчезнешь тоже, то истинный маршрут героина уже невозможно будет отследить. По оборванной цепочке владельцы никуда не выйдут, ежу понятно. Они там, в Москве, сидят высоко да далеко. А в деле всегда странички заменить можно… Ну, это уже наша кухня, тебе она ни к чему.

Я действительно слушал окончание Пашиной тирады вполслуха, потому что одна оброненная им фраза занозой впилась в мой мозг.

– Что значит: я исчезну тоже? – вот вопрос, который занимал меня больше всего.

– Исчезнешь в буквальном смысле, – коротко хохотнул Паша. – Пропадешь без вести. Но живой. Я поручусь за тебя кому надо. Был Игорь Бодров, станет какой-нибудь Виссарион Лиходеев! Ха-ха-ха!

Я Пашиного веселья не разделял, потому что догадывался: главное еще не сказано. И я не ошибся. Отсмеявшись, он придал физиономии неожиданную жесткость и сказал:

– Теперь твоя главная проблема, твой гвоздь в заднице – Черняков. Если он в ближайшее время подохнет, все трупы можно будет списать на его междоусобицу с Араратом. Бандитские разборки, бандитский героин. Никто землю рыть не станет, дело спустят на тормозах.

Я уже понял, к чему ведет Паша. Он хотел избавиться от лишнего свидетеля моими руками, намеревался сохранить за мной роль главного разгребателя дерьма. Но мой бывший московский шеф мог оказаться слишком крепким орешком, не по моим неопытным зубам. Кроме того, меня дожидались две женщины, которым я обещал разобраться с Мишиной бригадой. Каким образом я мог справиться с двумя такими сложными задачами с помощью одного-единственного «зауэра», обойма которого значительно опустела сегодня утром? Никакая высшая математика не могла помочь мне решить это уравнение со многими неизвестными.

– Других вариантов не будет, – быстро сказал Паша, заметив тень сомнения, наплывшую на мое лицо. – Только этот. Сведение счетов между двумя преступными группировками. Это актуально. Как пишут в газетах, пауки в банке и все такое.

Пауки в банке! Нельзя сказать, что это избитое сравнение мгновенно подсказало мне дальнейший план действий, но что-то в мозгу щелкнуло, и в полной беспросветности забрезжила смутная догадка.

– Хорошо, – медленно произнес я, находясь в больничной палате уже только наполовину. – Я постараюсь.

– Не постараешься, а сделаешь! – Паша заметил, что капельница давно опустела, и с раздражением вырвал иголку из руки. Лейкопластырь, удерживавший ее, сразу пропитался кровью.

Я закрыл глаза. Не хотелось смотреть на кровь, навидался я ее предостаточно. На всю оставшуюся жизнь.

– Слышишь меня? – не унимался Паша.

– Слышу, – спокойно ответил я.

– У тебя трое суток и ни минутой больше, Игорь. Когда все будет кончено, придешь сюда.

– Ты говорил о каких-то заинтересованных лицах, которые сидят выше тебя, – обращаясь к Паше, я по-прежнему не открывал глаз. – Пусть сделают так, чтобы милиция обо мне забыла. Не разгуливать же мне повсюду с накладным горбом или фальшивой деревянной ногой?

– Значит, договорились? – обрадовался он. – Возьмешься?

Я поднял веки и посмотрел Паше прямо в глаза. После чего, не прощаясь, оставил его одного.

Наедине с совестью? Надо было все-таки напомнить Паше об этом понятии перед уходом. Повеселился бы на славу милицейский рыцарь без страха и упрека.

– Наконец-то, – с облегчением вздохнула Марина, когда, изучив меня в дверной глазок, суетливо открыла замки.

Стоило мне шагнуть через порог, как она бросилась навстречу, уткнулась лицом в мою грудь.

– Соскучилась? – я покровительственно провел ладонью по ее коротким волосам. Никакой не «ежик» это был – ощущение создавалось такое, будто гладишь доверчиво прильнувшую кошечку.

– Соскучилась, – призналась Марина. – И потом, мне было страшно. Я боялась, что ты не успеешь.

Невольная самодовольная улыбка, тронувшая мои губы, угасла сама собой. Марина не за меня опасалась – за себя, за свое благосостояние. Вполне естественный человеческий эгоизм, о котором совершенно необязательно напоминать лишний раз.

Я попытался высвободиться из ее объятий, но она только прижалась ко мне крепче. По-прежнему не поднимая лица, прошептала:

– Ты дымом пахнешь. Гарью.