Ева Ланска - Wampum

— Но вы говорили, что ваша мать покончила жизнь самоубийством.

— Из-за того, что он нас бросил!

— Вы уверены? Может быть, она покончила с собой из-за того, что ее выгнали из театра?

Соня кашлянула, прогоняя внезапно подкативший к горлу комок. Как же неприятно было все это вспоминать. Больше года Соня ходила к психоаналитику. Они просто говорили. Ни о чем. А потом общие темы закончились. Пришлось говорить о самом больном. И так как Соня не привыкла обсуждать личное, ей было очень сложно. Казалось, где-то глубоко внутри нее сходит снежная лавина. Медленно и болезненно, набирая разрушительную силу, сползает многовековой слой — с грохотом уносит с собой вниз старые привычные убеждения, старые удобные взгляды на жизнь, на окружающих людей, на себя.

Глаза резануло от внезапно набежавших слез. Из последних сил Соня закричала:

— Ее выгнали из театра, потому что он от нее ушел. Понимаете вы? Ушел! Из-за этого она начала пить. Ей перестали давать роли. Она уже не чувствовала себя женщиной! Желанной женщиной. Он ее бросил, потому что она была для него старая.

— В тридцать семь лет?

Этот короткий вопрос Соню неожиданно успокоил. Она вдруг почувствовала усталость и откинулась на подлокотник кушетки.

Петр Львович с любопытством посмотрел на нее. Пациентка опять молчала, но это было уже иное молчание. Не бездумное. Теперь Соня могла взглянуть на свою проблему по-другому

— Вы помните, как уходил ваш отец? — очень тихо спросил Петр Львович.

Соня зажмурилась, зажала руками уши. Как бы ей хотелось сейчас взять и исчезнуть!

Раствориться в воздухе без остатка и больше нигде не появляться… Семилетний ребенок в ней кричал и бился в истерике, совсем как тогда, когда она обнаружила свою мать на кухне, повесившуюся на бельевой веревке. Голова неестественно вывернута, глаза выпучены, лицо сизое, страшное. И коса, ее прекрасная, длинная коса оказалась неожиданно седой. Это было невозможно, а потому страшно. Это было давно. Очень давно. И надо было жить дальше. Поэтому Соня заставила себя раскрыть глаза и отняла руки от ушей.

Она хотела изменить свою жизнь. Что-то вокруг происходило не так. Соня не могла понять, почему, дожив до тридцати лет, она так и не смогла никого полюбить, не вышла замуж и даже просто не завязала хотя бы мало-мальски серьезных отношений. Единственный мужчина, которого она впустила в свою жизнь, был детдомовский друг Павлик. Если так пойдет дальше, то впереди ее ждет унылая одинокая старость в окружении дюжины вертлявых собачек.

Соня ненавидела собственного отца. Она не могла, не желала простить ему уход из семьи, смерть матери, трех лет в интернате, пяти ужасных лет в чужой семье. И самое главное — из-за отца, из-за того, что он так поступил, она ненавидела всех мужчин.

Все бы так и продолжалось, если бы год назад Соня не взяла больничный. Она валялась дома на кровати с высокой температурой и от скуки щелкала пультом, перескакивая с канала на канал. Взгляд случайно задержался на лице ведущего одного из ток-шоу. Приятный молодой человек оказался психотерапевтом. Он помогал гостям в студии по-новому взглянуть на свои проблемы, справиться с многолетними трудностями. Тогда Соня впервые всерьез задумалась о том, что ей тоже хочется каких-то изменений в своей жизни. Она поняла, что согласна пройти длительный курс психоанализа. Как нельзя кстати, на ум пришел Петр Львович Ветров. В нищие девяностые он преподавал психологию в МГУ на курсе журналистики, где училась Соня. Найти Ветрова не составило особого труда. Один звонок в российскую ассоциацию психоаналитиков, и контакты Петра Львовича оказались у Сони на руках.

Ветров сразу же предупредил, что копаться в своем «грязном белье» будет нелегко. Но она даже не представляла, насколько это больно.

— Вспоминайте, Соня, вспоминайте, — мягкий голос Петра Львовича прервал Сонины размышления. — Это вам необходимо!

— Он просто однажды не пришел домой.

— Он не позвонил, не оставил записки?

— Нет. Он даже не взял своих вещей. Утром ушел якобы на работу и больше не вернулся.

Опять возникла пауза. Было слышно, как Петр Львович записывает что-то в своей тетрадке. Соня машинально посмотрела на часы. Минутная стрелка медленно подползала к цифре десять.

Тринадцать пятьдесят. Можно уходить. Она уже начала плавно подниматься с кушетки, когда в комнате вновь раздался бархатный голос Петра Львовича.

— Вы никогда не допускали мысли, что с вашим отцом могло что-то случиться?