Сергей Волошин - Бойцовые псы

Старший стал рыться в бумагах, неряшливо разбросанных на соседнем столе, потом махнул рукой.

— Вот он говорит, будто тебя они знают уже давно, и преимущественно с интимной стороны. Вот если твоему мужу это показать, как ты думаешь, ему это понравится? Не слышу!

Она не отвечала. Только вытирала слезы, безмолвно катившиеся по щекам. Она уже понимала, что ее ждет.

— Пожалуйста! — сказала она. — Отпустите меня.

— Ладно, Ген, кончай! — негромко сказал самый молодой из присутствующих.

Тот резко обернулся.

— Ты, что ли, Серега? Вот и будешь последним. А я начну. Жалелыцик… Слыхал, что люди говорят о таких? Кого тут жалеть? Посмотри на нее! Сейчас самый сок. Через год смотреть не захочешь. Вот чурки и пользуются… А мы дураки, русские, ушами хлопаем. На вот… — он полез в задний карман и вытащил портмоне, — купи несколько пачек. Вдруг заразная… От этих азеров запросто можно подхватить… Да не реви! Что? Очень мужа любишь?

Она поспешно кивнула, услышав в его словах что-то вроде сочувствия, и с надеждой посмотрела на него.

— А ты ему не говори. И мы не расскажем, как ты с чурками путалась… На, выпей! Легче пойдет; Нас всего-то пятеро. Ну, может, ещё ребята подойдут.

Застонав, она осела, как будто платье с плечиков, на пол.

— А ты чего ждешь? — прикрикнул старший на Серёгу. — Иди куда сказал!

— Гена, может, не надо? — тихо сказал ещё один милиционер, самый старший по возрасту.

Серёга по-прежнему топтался на месте, стоя в дверях.

— Вы чего, в натуре? — взвился Гена. — Мы как ещё в Минводах договаривались? Уже забыли? Или все, или никто! Стёпа, это ты или не ты?

Переглянувшись, остальные вразнобой поддакнули или просто кивнули. Гена опустился перед Леной на колени, потрепал по щекам.

— Гляди, какая девка! У тебя была когда-нибудь такая? — Он повернулся к Серёге. — Не было! А у тебя, Стёпа, уже и не будет, — сказал он старшему по возрасту. — Попомнишь потом мои слова, пожалеешь. Ну, давай, ещё по стакану. Чтоб злее были! И ей вольем… Водки, водки, не хрена тут скалиться! Ты уйдешь когда-нибудь? — Он снова обернулся к Серёге. — Только время зря теряем… Постой… переоденься, пожалуй. Форму, говорю, сними. Оглох, что ли? Всё нормально будет, уж будьте покойны! Никому не скажет, не трясись! Побоится… Первый раз, что ли? Скажи, Петрунин! Помнишь эту, в Минводах окучивали, всем нарядом быстрого реагирования? Ну, эту, как ее, Маль-вину? После сама ко мне приходила и ещё просилась… А тоже замужем была.

Лена застонала, приоткрыла глаза, и он силой влил ей в рот стакан водки. И, не оглядываясь, протянул руку со стаканом назад, к сидевшим за столом.

— Ещё налей! Только быстро…

Она закашлялась, захлебываясь, он обнял её, стал осторожно приподнимать с табуретки.

— Ничего. Ничего… расслабься. Не дёргайся только. И по-хорошему… И никто ничего не узнает. Вот так… А ты боялась.

От водки вдруг стало горячо внутри, всё куда-то поехало — и комната, и противный Гена, который зачем-то нагнулся над ней; она вздрогнула, почувствовав между ног его холодную руку, и заплакала.

— Не надо, дяденька, — тихо попросила она, как маленькая.

— Чего не надо, чего не надо, — бормотал он, умело делая своё дело. — А вдруг тебе понравится, откуда ты знаешь?.. А ну, Серёга, подержи-ка девочке головку… вот так… Ты как больше любишь-то? Спереди, сзади?

Если делать вид, что все это не с тобой, а с кем-то другим, то все, наверно, будет не таким ужасным, подумала Лена, когда этот страшный Гена начал расстегивать свои форменные брюки прямо перед ее лицом. Боженька, ну если ты есть! Ну сделай, чтобы ничего этого не было! Чтобы все кончилось — ну как во сне: летишь в пропасть, летишь, а сама — даже во сне — знаешь, что это всего лишь сон, что это не по правде…

Но нет, ничего, ничего уж по-другому не будет, с какой-то предсмертной безнадежностью поняла она, когда Гена навалился на нее своей тяжестью и ее вдруг пронзила острая режущая боль там, внизу живота: ее словно перехваченная спазмом плоть не хотела внутрь никого, кроме Кости!

— А ну, расслабься, ты, сучка! — злобно приказал Гена и наотмашь, привычно ударил ее по лицу, и та же страшная боль снова заполнила все ее существо. И чтобы хоть немного утишить, ослабить её, она выгнулась навстречу насильнику, подалась к нему бедрами, и он сказал одобрительно:

— Ну вот, а говорила не надо. Подмахивай давай, подмахивай! Ладно хоть не обгадилась, — усмехнулся он кому-то в комнате. — А то со страху-то… сами знаете…