Анна и Петр Владимирские: Игра навылет

— Ну что, мне все рассказать? Или сама? — вопросом на вопрос ответила она. С подругой можно без китайских церемоний.

Романова вздохнула и отвела глаза, вокруг да около целый час кружить, а главного так и не решишься произнести. Привычка! Она сразу вырабатывается у тех, кто хоть за что-нибудь отвечает. Это среди больных Елизавета Сергеевна богиня, а для начальства… Здесь, в центральной клинике города, где Романова занимала пост заведующей токсикологическим отделением, начальство ее ценило — насколько оно вообще способно ценить врачей, что называется, «от Бога». Таких, как Елизавета Сергеевна — интуитивных диагностов и чутких докторов, — было немного. Только она хоть и ценный работник, но незаменимых у нас по-прежнему нет. Даже еще меньше… А если Вера Лученко возьмется озвучить не произнесенное, то все сразу прояснится. Она ж волшебница. Вроде и по сторонам не смотрит, никаких пассов над головой не делает — но видит тебя насквозь и на три метра вглубь: все знает про тебя и про твою жизнь. Про все и про всех. Иной раз страшновато ей в глаза смотреть — а вдруг увидишь там что-то такое о себе, чего не хочется знать наперед. Так что лучше уж сама рассказывай, проницательная ты моя…

— Насчет речей про убийства — само собой, но это ж только повод. — Вера словно прочитала все мысли Романовой у нее на лбу. — Мало ли что может человеку пригрезиться после интоксикации. Но ведь не в этом дело. Просто страхуешься, милая моя. И я тебя понимаю. Главврач вот-вот уйдет на пенсию, и на его место хотели назначить тебя… Только не возражай, у тебя это на лице написано. Подобные шансы не упускают даже такие, как ты. Небось в мечтах уже перестроила всю работу по уму… И вдруг — пожалуйте подарочек, высокопоставленный пациент, бредит. Тут ответственность и зашкаливает. Романова молчала.

— Ладно, не переживай ты так. Я тоже в курсе, что новый министр здравоохранения решил поиграть в демократию и предложил всем слугам народа ложиться в обычные больницы. А в их главной загородной спецлечебнице затеял ремонт. Вот депутата Бегуна к тебе и положили.

— Этот новый министр вообще с головой не дружит… Представляешь, решил извести специализацию. Теперь не будет гастроэнтерологов, урологов, кардиологов, эндокринологов и всех остальных, а только терапевты широкого профиля. — Романова отхлебнула чай и вздохнула.

— Ты шутишь? — удивилась Вера. От этих нововведений Минздрава она была далека.

— Ничуть. Он по телевизору декларировал свои дикие идеи.

— Почему, прежде чем назначать министров, их не отправляют на осмотр к нашему брату психотерапевту? — покачала головой Лученко.

— Когда мы с тобой состаримся, лечиться будет не у кого, — подвела неутешительный итог Романова.

— Может быть, эта новая метла вскоре станет старой и перестанет пыль поднимать. А знатные персоны снова в свои депутатские больницы вернутся. Только и там будут болеть и умирать, как обыкновенные.

Лиза махнула рукой:

— Тьфу на тебя, Верка. Он же не поганок наелся… Да и антитоксин поможет… Все с Бегуном будет о'кей. Еще примет кучу дурацких законов. — Она улыбнулась. — У меня в отделении давным-давно никто не умирал.

— Знаю, — сказала Вера и снова повернулась к пейзажу за окном. Если смотреть на него подольше, то, может, перестанут мелькать возникшие в краях глаз черные птицы. Испугаются красоты, улетят…

Значит, плохо дело. Умрет… Надо было его подробнее про остров расспросить, но тогда она еще не чуяла… А сейчас? Но что, если он еще спит или сон уже перешел в предсмертную кому? Что, если ему все показалось, а она станет его беспокоить — ради чего? Любопытство тут неуместно. Пусть уходит так.

А вот Лизе Романовой — сказать или не сказать? Плохо знать будущее. Еще хуже рассказывать о нем тем, кого оно касается. Правда, коллеге вроде бы можно… Это другим нельзя вываливать голую правду: дескать, может случиться непоправимое, берегитесь и так далее. Ведь все равно никто никогда не слушает. Не воспринимают прогноз, не понимают, что это о них речь. Восхищает лишь само умение заглядывать вперед: ой, да вы прорицательница, практически пифия или как там они назывались? Оракул, короче говоря. Ах, как это здорово, как интересно, мне тоже любопытно, и мне, и мне!

Почему-то никто не понимает: вряд ли можно назвать счастливым человека, обладающего такими способностями. Ничего нет замечательного в предвосхищении того, что сейчас произойдет. Потому что изменить невозможно, а наблюдать тяжело. Идет, скажем, человек через дорогу, транспорта близко нет, свет зеленый, но вы абсолютно уверены в том, что сейчас из-за угла выскочит автомобиль и собьет его. Ведь вам этот автомобиль виден, а ему нет. И вы не в силах ничего сделать. Закричать не успеваете: слишком быстро все случится. Но даже если закричите, предупредите — он не услышит или просто не поверит. А вы знаете, что через несколько секунд послышится удар и человек отлетит с раздробленными костями, умирая налету. Максимум, что в вашей власти, — быстрее отвернуться, изо всех сил зажмуриться, закрыть уши. И что вы теперь ощущаете? Хочется вам видеть этот автомобиль? Предчувствовать, что скоро случится?