Ричард Паттерсон - Степень вины

— Я пришла около одиннадцати тридцати. — Хладнокровие вновь изменило ей. — Он был один. Я думала, у него будет еще кто-нибудь из журналистов. А он был один…

Монк откинулся на спинку стула.

— Вы мне все пытались задавать вопросы, вместо того чтобы самой рассказать со всеми подробностями. Ну что же, потом мы вернемся к некоторым деталям. — Выходя из задумчивости, Мария обнаружила, что опять молча смотрит на магнитофон.

— Может быть, — предложил Монк, — начнете с того, как он выглядел, когда вы пришли.

Мария подняла взгляд на инспектора:

— Он был омерзителен.

— В каком смысле?

— В любом, — выдохнула она. — Чтобы понять это, надо быть женщиной.

Монк улыбнулся одними глазами:

— Постараюсь понять.

Мария опустила взгляд:

— Начну с того, что у него отталкивающая внешность. Он был довольно высоким и держался этаким патрицием — англо-ирландский акцент, манера стоять, как будто позируя портретисту. Но от этого он лишь походил на персонаж из музея восковых фигур. Даже кожа у него казалась холодной. И живот мягкий и белый… — Она прервала себя. — Но это было позже.

Глаза Монка сузились.

— Давайте с начала.

Мария кивнула:

— А началось с того, как он смотрел на меня. Он был ирландского происхождения, глаза у него были водянисто-голубые, и такие, знаете, славянские черты — широкое лицо с поднятыми уголками глаз, наверное, после пластической операции. И даже когда он улыбался, глаза не смеялись. — Она отвернулась. — Я тогда подумала: он похож не на интеллектуала, а на русского генерала во время первомайского парада. У которого дедушка изнасиловал бабушку во время какого-нибудь крестьянского восстания…

Мария заметила, что непроизвольно сжимает запястье. Но закончила довольно спокойно:

— Мне это сразу пришло в голову, я и сесть не успела. Я еще поздравила себя с этим тонким наблюдением.

Монк подождал, давая ей время сосредоточиться.

— Что он сказал, когда вы пришли?

— Что я — красивая женщина. — Монк поднял на нее глаза. — Что телекамера не в состоянии передать всю мою прелесть.

— Что сказали вы?

— Я, конечно, поблагодарила его. — В ее голосе зазвучала ирония. — И перешла к другой теме.

— К какой?

— К его творчеству. О чем еще говорить с писателем, у которого уже приготовлен собственный некролог: «Больше, чем кто-либо иной, он понимал и писал правду своего времени…»?

Инспектор промолчал. Мария знала, что он ждет, что он хочет слышать не эти слова и понимает: она пытается избежать разговора о происшедшем.

— Когда мы разговаривали, — сказала она, — я обратила внимание на магнитофон.

— Об этом и расскажите.

Мария снова кивнула.

— Он был на кофейном столике. Так?

— Я не поняла, для чего магнитофон, и, когда села, спросила его об этом.

— Вы действительно не знали?

Мария отвела пристальный взгляд от магнитофона.

— Я подумала, что он собирается нас зачем-то записывать.

— И что он сказал?

— Что это кассета с Лаурой Чейз. И сказал, что даст мне уникальную возможность.

— Что он имел в виду?

— Сказал, что хочет, когда выйдет та книга, дать мне интервью первой. — Она вновь помедлила. — Все о Лауре и Джеймсе Кольте.

Монк скрестил руки на груди. Помедлив, спросил:

— Говорил Ренсом, зачем он принес кассету?

— Как приманку. Сказал, что даст мне послушать. — Она задумчиво рассматривала запястье. — Он все время посматривал на магнитофон, как будто тот не давал ему покоя.

— А что вы сказали?

— Ничего. Он объявил, что вначале хочет поговорить о книге. И что мы позволим себе немного шампанского.

— И вы позволили?

— Я не хотела. Но такая была ситуация. Мне трудно было отказаться. Ему так хотелось быть элегантным — без шампанского он не мог! Да, я не возражала, и он распорядился, чтобы посыльный принес шампанского. Мы сидели на диване, разговаривали, и я выпила один бокал.

Брови Монка поползли вверх.

— Но бутылка была пуста, — заметил он.

— Ренсом выпил остальное. — Мария закрыла глаза. — Пока мы слушали запись.

Монк помолчал.

— Вы слушали ее?

— Да. Тогда я и поняла, зачем ему понадобилась. Он хотел поучаствовать в этом. — Она тихо добавила: — Он хотел, чтобы я знала, что́ Джеймс Кольт делал с Лаурой Чейз.

Инспектор, казалось, затруднялся в поиске нового вопроса. Наконец он просто спросил:

— Что произошло?

Мария почувствовала озноб.

— Это было ужасно. Мне приходилось слышать Лауру Чейз — в кино, в старых записях. Голос был ее, но без изображения. Я сидела не в кино, а в номере отеля, рядом с Марком Ренсомом, и актриса, погибшая двадцать лет назад, рассказывала, как сенатор, я уже говорила, наслаждался зрелищем — двое его друзей по очереди насилуют ее. — Усилием воли она пыталась заставить себя не смотреть на магнитофон, но то и дело возвращалась к нему взглядом. — Вначале я не была уверена, что чувствую его руку на своем колене.