Юлиан Семенов: Огарева, 6. Повести

Когда он вошел в квартиру, Людмила Аркадьевна сидела посредине столовой в вечернем платье. Глаза у нее были красные и злые.

«Черт, ведь сегодня мы должны были идти в театр, - сразу же вспомнил Самсонов и похолодел. - Сейчас начнется…»

- Людочка, - сказал он тихо, - я совсем замотался, прости меня.

Людмила Аркадьевна молчала.

- Я готовился к завтрашнему совещанию у…

Она перебила его:

- У какой-нибудь очередной бабы?

- Как тебе не совестно!…

- Это ты мне говоришь о совести? Я целыми днями стою у плиты, мне опротивело все это!

- Пойди работать.

- Негодяй!

- Ну вот…

- Ты исковеркал всю мою жизнь, понимаешь? Я готовила тебе еду, гладила рубашки и воспитывала твоего сына! А ты шатался, где хотел! А мне уже сорок!

- Здесь же Ленька…

- Он взрослый мальчик, он все понимает!

Самсонов махнул рукой и начал снимать галстук. Потом он пошел в спальню.

- Как мартовский кот, - продолжала говорить Людмила Аркадьевна, - напакостил - и дал деру!

- Это мы так воспитываем сына?

- Ты еще издеваешься надо мной!

- Миронова и Менакер. Театр миниатюр.

Самсонов захлопнул дверь и лег на тахту. Людмила Аркадьевна распахнула рывком дверь, стала на пороге и сказала:

- Если ты сейчас же не прекратишь своих безобразий, я… я…

- Повесишься, - устало отозвался Самсонов, - знаю, слыхал.

- Мальчик, - крикнула Людмила Аркадьевна, - послушай, как глумятся над твоей матерью!

Ленька медленно вышел из самсоновского кабинета. Самсонов заметил, что лицо у парня белое, с синяками под глазами.

- Что с тобой?

- Это ты доводишь его до болезни! - крикнула Людмила Аркадьевна.

- Что с тобой? - повторил Самсонов, поморщившись.

- Ничего, - ответил Ленька, - просто я вас ненавижу…

И - ушел из дому.

Самсонов обернулся к Рослякову и сказал:

- В общем-то, ничего особенного позавчера не произошло.

- Ссоры дома никакой не было?

- А это, пожалуй, наше личное дело.

- Если бы не ограбление приходной кассы.

- Вы проводите связь между этими событиями?

- Я пока, Алексей Алексеевич, ничего не провожу. Я пока спрашиваю…

- Ну дальше? - попросил Лев Иванович.

- А дальше я хотел все рассказать отцу.

- Почему не рассказал?

- Да так…

- Это не ответ. Тебя спросят об этом в участке.

- Где?

- В милиции. Ты должен помочь им абсолютной правдой, понимаешь, Леонид? Абсолютной, если хочешь - геометрической правдой.

- Ну, в общем, им было не до меня.

- Кому?

- Отцу. Матери.

- Какая-нибудь семейная неурядица?

- Да.

- Пустяк. В семье могут быть трения, но тебя это никоим образом не касается.

- Если восемь лет одно и то же - касается, Лев Иванович. Я и стихи от тоски писать начал.

- Это, Леонид, неправда. Стихи от тоски не пишутся. А если и пишутся, то выходят они наиотвратительнейшими.

- «Я помню чудное мгновенье…» не с радости написано.

- Верно. Оно - от грусти. Но тоска - нечто совершенно грусти противоположное. Тоской в прошлые годы институтки страдали. Но об этом после. Ты знаешь, куда надо ехать?

- Да.

- По-видимому, тебе хотелось бы, чтобы мы поехали вместе?

- Что вы, Лев Иванович…

- Ну, полно.

- Лев Иванович, можно мне вас попросить?

- Пожалуйста.

Ленька достал из кармана плоский «вальтер» и положил его на стол.

- Что это?

- Пистолет моего отца. Если я его привезу туда с собой, я подведу отца. Понимаете?

Лев Иванович пожевал бороду, откашлялся и спросил:

- Ты стрелял из него?

- Нет.

- Нельзя говорить половину правды, Леонид. Тогда лучше не говорить вовсе.

- Я же подведу человека.

- Ты уже его подвел. Поехали. Забери эту вещь в карман, я не смогу выполнить твоей просьбы, как мне это ни больно…

- Вы меня учили добру, Лев Иванович. А какое же будет добро, если я подведу отца - ни в чем не виноватого человека?

- Я не хочу сейчас казаться моралистом, Леонид. Только я очень верю: ты должен отнести им этот револьвер.

Ленька усмехнулся и сказал:

- Знаете, не надо вам ехать со мной.

- Отчего так?

- Я не хочу, Лев Иванович. Вы даже можете к ним позвонить и вызвать их сюда, а пока запереть дверь на ключ. Телефон - ноль два, добавочный - дежурного. Все очень просто.

- В тебе сейчас говорит нечто незнакомое мне.

- Во мне сейчас ничто не говорит, Лев Иванович. Сейчас во мне все визжит и трясется, потому что я иду в тюрьму. Иду в тюрьму за глупость, понимаете, Лев Иванович? Иду в тюрьму, где сидят жулики и убийцы, насильники и растратчики! А я иду туда с вашими наставлениями о добре и со своими стихами, понимаете вы?!