Владимир Колычев - Выстрел, который снес крышу

Торопов хорошо помнил этого вертлявого паренька с пакостной ухмылкой. Сам он был худой, если не сказать костлявый, но лицо у него широкое, а вот глаза маленькие, близко посаженные к тонкому и короткому носу.

Мазок заискивал и шестерил перед блатными, но распускал хвост перед мужиками. Правда, боялись его только самые слабые и запуганные жизнью зэки. Любого, кто хоть мало-мальски мог постоять за себя, Мазок предпочитал обходить стороной. А вот обиженным спасу от него не было, им Сеня жизни не давал. Пытался он унизить и Павла, но быстро умылся красными соплями.

Не любили в зоне этого типа, презирали. Зато на воле он, похоже, выбился в люди. Ни дать ни взять, авторитет для бомжей и попрошаек. Павел постарался сдержать наползающую на губы ухмылку. Как ни крути, а сейчас очень многое для него зависело от милости этой лагерной «шестерки». Пришлось изображать приятное удивление.

– Мазок?!

Сеня еще не узнал его, но с величественным видом осадил своих «быков».

– Ша! Разобраться надо!

– Торопов я! Паша!

– А-а, Топор! – наконец-то король попрошаек узнал Павла.

В зоне Торопов сначала получил кличку Торопыга, созвучную фамилии. Но после того как схлестнулся с блатными в жестокой драке и за него заступился сам Горуханов, он получил прозвище Топор. В кличке было и созвучие с фамилией, и намек на железный характер, который за ним признала братва.

– Сколько лет, сколько зим! – раскинув руки для братских объятий, с двуликой улыбкой двинулся к нему Мазок.

С одной стороны, он обрадовался Павлу, но с другой – опасался подвоха с его стороны. Вдруг он расскажет, как Сеня шестерил перед лагерными паханами. А ведь это удар по авторитету.

Но Павел и не собирался поливать Сеню грязью. Более того, он сам обрадовался Мазку. Ведь у него появилась возможность узнать, когда и каким образом он оказался на воле – прошлым летом по «звонку» вышел или три года назад по условно-досрочному освобождению, как утверждала Эльвира.

Торопов уже знал, что эта бестия в белом халате морочила ему голову, но все-таки ему до сих пор требовалось подтверждение, что с разумом у него все в порядке.

– А сколько лет? – с ироничным прищуром спросил Торопов.

– Одно лето и одна зима, – не стал тянуть с ответом Сеня.

Он уже подал знак своим «быкам», чтобы отстали от Павла, и те сейчас приводили в чувство своих коллег.

– Я сразу за тобой, Топор, откинулся. Ты же знаешь, я человек авторитетный, у меня на воле все в цвет.

– Да знаю, браток, знаю… Значит, и ты в прошлом году откинулся?

– Ага, осенью…

Вдруг спохватившись, Мазок оглянулся по сторонам. Перрон жил своей жизнью, одни люди покидали его, другие, напротив, шли к вагонам готовых к отправлению электричек. Но могли здесь появиться и омоновцы. Хорошо, если те, чье доброе к нему отношение оплачено звонкой монетой, и плохо, если это будут неприкормленные стражи порядка. Ведь и огрести можно почем зря.

– Пошли, тут местечко одно есть, побазарим в тишине, – предложил Сеня.

Мазок спрыгнул с платформы на щебеночную насыпь, через железные пути увлек Павла к проходу в ограде вокруг вокзала, вышел с ним на шумную улицу, завернул в небольшое кафе, где клиентам предлагались кофе, разогретые в микроволновке бутерброды, подозрительного вида котлеты, заветренные куриные ножки.

За прилавком стоял широколицый азиат в замызганном поварском колпаке. Зал на шесть столиков пустовал, и еще Мазок, изображая из себя крутого авторитета, распорядился никого больше не обслуживать. Азиат покладисто кивнул, но стоило Сене занять место за столиком, как он принял заказ у горбоносого кавказца в клетчатой кепке-аэродроме.

Павел с жадностью набросился на разогретые в печке окорочка, за которые, надо сказать, он заплатил из собственного кармана. Пришлось и на кофе для Сени раскошелиться.

– Как же ты до такой жизни дошел? – с сожалением, но больше злорадствуя, спросил Мазок. – В поездах деньги поднимаешь.

– Да нет, просто лопатник увели, а там деньги, паспорт, все дела… Еще ногу проколол, в больницу попал, костылями там обзавелся. Из Питера в Москву на электричках добирался. Ну, снял пару сотен по ходу дела. Где наша не пропадала?

– А в Питере чего делал?

– Подруга у меня там, гостил у нее…

– Красивая? – повелся Мазок.

– Не то слово. Любой каприз, и забесплатно. Я с ней весь отпуск зависал. А потом, когда обратно стал собираться, непруха началась. Сначала лопатник, затем нога. Но поверь, баба того стоила.