Владимир Константинов - Жестокие игры

— Привет, Настена! Как поживаешь?

— Холосо! — убежденно проговорила она.

Из кухни вышла Светлана. Поцеловала меня, спросила:

— А ты что так рано?

А я глядел на неё и глупо улыбался. «Неужели вот эта красивая женщина меня любит?!» — удивлялась и ликовала моя душа. Удивительно! Повезло дураку. Впрочем, дуракам всегда везет. Определенно.

— Я не насовсем. Пришел лишь переодеться. Сегодня намечается премиленькое рандеву с одной довольно хорошенькой куртизанкой.

— Смотри мне, — грозно насупила брови Светлана. — Если что узнаю — убью! Ты обедать будешь?

— Конечно, что за вопрос.

Интересно, сможет она меня к кому приревновать? Вряд ли. Она уверена, что я полностью её со всеми потрохами, как с серьезными так и несерьзными мыслями в легкомысленной голове и всем прочем.

— Пап, а плавда Миска говолит, что ты милицинел? — спросила Настя.

— А кто такой — Мишка?

— Да так, — пренебрежительно ответила она.

Из этого я понял, что Ммшка у неё не пользуется автритетом,

— Да, я милиционер.

Глаза её засветились гордостью.

— Здолово! А у тебя фолма есть?

— Есть. — Я подошел к шифоньеру, открыл, достал плечики с формой. — Вот видишь?

— Ага. — кивнула она. Умоляющим голосом попросила: — Одень, а!

Мне ничего другого не оставалось, как удовлетворить её детское желание.

— Ой, как класиво! — воскликнула она, с восхищением меня рассматривая. Вдоволь насладившись моим видом, Настя ушла к себе в комнату.

А я переоделся в видавший виды джинсовый костюм. Начистил до ослепительного блеска две съемные латунно-бронзовые фиксы, пригнал их по месту на второй и третий верхних зуба справа. Сделал аккуратный пробор на голове. Ощерился. Порядок. Еще чуть-чуть наглости во взгляде и буду совсем соответствовать тому персонажу, которого мне предстоит сыграть.

Когда я появился на кухне, то Светлана, увидев меня, всплеснула руками и рассмеялась.

— В таком виде и с таким лицом ты собираешься идти на свидание?!

— Мадам, я не понимаю — отчего возник этот вопрос и прозучал столь легкомысленный смех?! До некоторых пор это лицо вас устраивало. Не отпирайтесь! Я это видел по вашим прекрасным глазам. Отчего же сейчас оно перестало вас устраивать? Это, по меньшей степени странно, если на сказать больше. Я вас определенно не узнаю.

— С такой внешностью ты можешь рассчитывать на успех лишь у весьма легкомысленной и ограниченной особы.

— Вот что мне, Света, всегда в тебе нравилось, так это твоя честность и прямота. Я бы так не смог. Честно.

— Господи! С кем я решила связать свою жизнь! — вздохнула она. — Ты борщ будешь?

— Я буду все. А почему ты дома?

— Я оформила отпуск, получила деньги и даже купила бутылку итальянского вермута. Сегодня вечером тебя ждет праздничный ужин.

— До него ещё дожить надо, — скромно, как и подобает герою, ответил я.

«Служба бортпроводников Новосибирского отделения Западно-Сибирской жклкзной дороги», — добросовестно причитал я вывеску. Открыл дверь и оказался в довольно большой комнате, по которой стремительно летали девицы, все в красивых формах с «птичкой» на груди.

Я преградил дорогу одной такой, тощей и сухой, будто вяленная вобла, с некрасивым озабоченным лицом.

— Томозни, коза... — начал было я, но она сходу меня срезала, не дав договорить.

— Пошел на хрен, мудак! — и хотела было меня обйти и двигать дальше, но я поймал её за форменную пуговицу, притянул к себе и, страшно выкатывая глаза, угрожающе прохрипел:

— Ты кому это, дешевка! С тебя сейчас скальп снять, или отложим на потом?

Она страшно испугалась. Побледнела. Отчего на носу и около него проявилась стайка симпатичных веснушек. И она уже не была столь некрасива. В её внешности появился какой-то шарм.

— Что вам нужно, — пролепетала она.

— Ты Паршину Оксану знаешь?

— Ну.

— Ну, загну, коралька будет, — передразнил я её. — Так знаешь или нет?

— Знаю.

— А как мне её найти?

— Я только-что ее... — И, вдруг, дурнинушкой визгливо закричала: — Оксана! Паршина!

От этого крика все остановились, недоуменно и удивленно уставились на нас. Я даже смутился.

— Ну, ты, блин, даешь! Чего орешь-то?

Но в это время открылась какая-то дверь справа, из неё вышла девица лет двадцати пяти и, глядя на мою собеседницу, точь в точь повторила мой вопрос:

— Чего опрешь-то?

— Это к тебе, — ответила та и, вжав голову в плечи, прошмыгнула мимо меня.

Поршина медленно подошла ко мне. Она была рослой и плотной. Не в смысле — полной, а в смысле — сильной, тренированной. Такая прижмет — век будешь помнить. Определенно. Лицо её — глазастое и курносое, можно было бы назвать миловидным, если бы нагловатый взгляд да тяжелый подборок. По этому взгляду и этому подбородку можно было понять, что характера она нордического, а порочащих связей имела не меряно. Словом, она очень даже подходила тому персонажу, которого я играл. Она смерила меня с головы до ног, а затем ещё в обратном направлении, строгим взглядом, спросила: