Владимир Колычев: Дважды коронован

– Ты чо, уху ел, клоун? – Парень не злится, скорее радуется возможности подраться.

Сознание наконец соединяется с телом, и Юра снова находит себя в пространстве. Нет у него крутой бригады, и деньги он придумал, и тачки, и стволы. Это фантазия спьяну разыгралась, вот и понесло его к быкам на рога.

Руку Фурман с женского плеча убрал, но извиняться не спешил. Может, и занесло его на повороте, но расшаркиваться перед этим крутышом он не собирается. Есть у него своя гордость...

– Ты кого клоуном назвал, морда?

Он сунул руку в задний карман брюк, вытащил оттуда «лисичку», нажал на кнопку, и лезвие звонко щелкнуло, выскочив из своего гнезда. Этот щелчок разорвал время на две половины – «до» и «после». Зал ресторана вдруг погрузился в тишину, в которой утонул девичий вскрик. Музыканты перестали игры, и стало тихо до звона в ушах.

Крутыш что-то сказал ему, насмехаясь, но Фурман ничего не слышал. Оказывается, звук отключился внутри его самого, уши наглухо заложило.

А в руках у парня вдруг появился пистолет. Юра не слышал, как лязгнула затворная рама, но видел, как она передернулась, досылая в ствол патрон. Черное жерло ствола уставилось на него, палец шевельнулся на спусковом крючке.

Юра не хотел расставаться с оружием, но все вышло само по себе – пальцы вдруг предательски разжались, и нож упал на пол. Правда, рука от этого легче не стала, скорее наоборот. И ноги вдруг потяжелели.

А крутыш уже обогнул стол, сблизился с ним, резко повел плечом. Фурман видел, как рука с пистолетом надвигается на него, но защититься не успел. Пока поднимал руку, тяжелая рукоять врезалась ему в лоб, и он отключился...

Голова гудела, как трансформатор под напряжением; казалось, если вдруг открыть глаза, она лопнет, развалится на части. Но звук льющейся жидкости все-таки заставил Фурмана разжать веки. Во рту было сухо, очень хотелось пить...

Оказалось, это не вода наливалась в стакан, а булькала водка, которую от души, не жалея, лил Горемыка из граненников. Одним разом всю бутылку по трем стаканам раскидал. Фурман лежал на грязном продавленном диване и видел, как у него ходит кадык под горлом. В предвкушении удовольствия находился не только Горемыка, но и Косой. И еще какая-то худенькая крашеная блондинка, немолодая баба, далеко за тридцать, видно, что потасканная и затертая до дыр. Лицо испитое, но все-таки что-то в нем осталось от былой красоты. Футболка на ней грязная, куртка с чужого плеча, джинсовая юбка с латками, ажурные чулки с огромной дырой на ляжке. А ножки длинные, хотя и кривоватые, но все-таки очень даже занятные.

Женщина, водка, диван... Комната это. Грязная, захламленная, убогая, но все-таки не тюремная камера. А ведь сквозь забытье в голове у Фурмана проскакивала мысль, что его закрыли в ментовском изоляторе. Все-таки он нож доставал, а это холодное оружие. К тому же не паспорт у него в кармане, а справка об освобождении...

Нет, он в каком-то доме; сквозь грязное, до ужаса запыленное окно пробивается тусклый свет, но тюремной решеткой здесь и не пахнет.

Да, кажется, Горемыка говорил, что у него где-то на отшибе дом свой, от бабки остался. Он еще Фурмана уговаривал водки побольше взять, закуски и к нему поехать, чтобы на кабак не тратиться. Блин, надо было так и сделать, чтобы не мучиться сегодня воспоминаниями о вчерашнем бездарно прожитом дне. И перед красоткой опозорился, и перед пацанами. А еще шишка на лбу выскочила...

– Твою мать! – простонал он, ощупывая больное место.

Хорошо ему вчера крутован врезал, а мог ведь и кость проломить.

Удивительно, но никто не обратил на него внимания. Косой, Горемыка и блондинка лишь заторопились, услышав его голос. Быстро чокнулись, дружно выпили, смачно выдохнули – вроде бы с горечью, но так радостно, что Фурману даже завидно стало. И опохмелились, и с ним делиться не пришлось.

– А-а, Юра! – просиял Горемыка, глядя на него. – Проснулся!

– Привет, Юра! – шагнула к нему блондинка, протягивая для приветствия руку. – А я – Зойка!

Шлепнув пальцами по его раскрытой ладони, она резко повернулась к нему спиной. Тощей задницей толкнула в грудь, чтобы подвинулся, и села, локтем опираясь на его бедро. От нее резко тянуло дешевым цветочным одеколоном – то ли внутрь его употребила, то ли голову им полила. Но это «благоухание» не могло перебить запах тухлой рыбы.

– Ты че, бесхозная? – спросил он, всей своей тяжестью положив ей руку на плечо. – Косой, твоя телка? Горемыка?

– Да мы не жадные, пользуйся, – хмыкнул Косой.