Фридрих Незнанский - Грязные игры

26 сентября 1997 года

8 часов

Москва,

Фрунзенская набережная

Я уже не раз повторял, что высыпаюсь по-насто­ящему только после окончания очередного дела. До того самого момента, как обвинительное заключе­ние будет составлено и подшито, а Костя Меркулов скажет свое обычное: «Ну все, старик. Отдыхай», я практически не сплю. Так, дремлю. Кемарю несколь­ко часов в сутки. Причем мозг в это время продол­жает работать на полную катушку. Как уж это ему удается — не знаю.

Но зато когда очередное следствие закончено — тут уж я отрываюсь. Дрыхну, как медведь в бер­логе, по восемнадцать часов в сутки. И если бы не моя жена Ирина, которая время от времени тычет меня в бок, чтобы убедиться, что ее муж не впал в летаргический сон, я бы вообще не вставал с по­стели.

В блаженное состояние долгожданного отдыха я погрузился вчера, вернувшись из прокуратуры в первом часу ночи. Как водится, мы с Меркуловым и Грязновым опрокинули по рюмочке, чтобы отме­тить окончание очередного запутанного дела, а по­том я поехал домой — спать.

Когда изобретут машину времени, я первым де­лом убью того американца, который придумал те­лефон. Разумеется, до того, как он сделал эту вели­чайшую на свете глупость. Хотя наверняка это оказалось бы в итоге бессмысленным. Выдумали бы еще какой-нибудь аппарат, чтобы общаться друг с другом на расстоянии. В конце концов овладели бы телепатией. Вот так лежишь ночью, а в голове раздается звоночек. Точь-в-точь телефонный. И по­том голос Меркулова:

Привет, Турецкий, как дела?..

Меня прошиб холодный пот. Что и говорить, сон был кошмарный.

Однако телефон все-таки звонил. Я, не открывая глаз, нащупал трубку.

Интуиция меня не подвела. Это действительно был Костя.

Я глянул на часы. Половина восьмого утра. Ран­ний звонок мог означать только одно — на этот раз выспаться мне не дадут.

Так и вышло.

Привет, Саша. Как дела?

Фу-ф... Ты, Меркулов, мне уже по ночам стал сниться. Имей совесть, перестань...

Во-первых, уже утро. Пора вставать. А во- вторых, ты срочно нужен. Так что собирайся. Ма­шину за тобой я уже выслал.

Я хмыкнул в трубку:

Хоть бы раз позвонил и сказал, что я не ну­жен. Никому. И никогда больше не понадоблюсь. Вот был бы действительно праздник.

На том конце провода раздались щелчки. Я очень хорошо знал, что это такое. Когда Меркулов не­рвничает, он начинает постукивать ручкой о стол. Волнуется, значит.

А что случилось?

Убийство.

Ну ясно, что не рождение, раз ты за мной машину послал.

Хватит трепаться, Турецкий. Давай собирай­ся. — Меркулов явно разозлился. — Машина при­едет минут через десять.

И куда ехать?

Дуй в Лужники. Грязнов уже там.

Тон у него был очень серьезный. Такой тон у Мер­кулова бывает только в двух случаях — если слу­чилось что-то действительно из ряда вон выходя­щее и после разговора с начальством. Собственно говоря, разница была небольшая. Лично мне, сле­дователю по особо важным делам Александру Ту­рецкому, ни первый ни второй вариант не сулил ничего хорошего. Во всяком случае, на этот раз выс­паться мне уже не дадут — это факт.

Стой, — закричал я, — кого убили-то?!

Но Меркулов уже повесил трубку.

Я открыл глаза и тут же снова закрыл. Послать бы все к чертовой матери и...

Кто это, Саша? — раздался из кухни голос Ирины. Она, как обычно, проснулась рано и уже шуровала у плиты.

Любовница, — подумав, ответил я. Это я так шучу.

Ира сделала паузу. Потом закричала:

Это не смешно, Турецкий!

Конечно. Скорее грустно, — со вздохом отве­тил я и рывком откинул одеяло.

8 часов 45 минут Москва,

Лужники

Я сразу догадался, что он раньше был спортсме­ном. Бывает так у опытных (скромнее, Турецкий!) следователей. Посмотришь на кого-нибудь, вроде человек как человек. Ничего примечательного. А где-то в неизведанных глубинах мозга вдруг само по себе появляется определение — «инженер», «быв­ший военный». Или вот как сейчас — «спортсмен». Как будто внутри сидит маленький Шерлок Холмс и подсказывает. Правда, по большей части он все- таки бездействует. Так что ничего не поделаешь — приходится шевелить мозгами самостоятельно.

Так вот, это, безусловно, был спортсмен. Не знаю почему, но я сразу определил.

Кроме того, лицо убитого было мне как будто известно. Хотя я мог бы поклясться, что знаком с ним не был. Интересно, правда? Такое ощущение, кажется, называют дежавю.

Почему-то когда спортсмены выходят на пенсию, они очень быстро превращаются в рыхлых, обрюз­гших толстяков. Видимо, организм не выдержива­ет резкого перехода от интенсивных тренировок к обычному образу жизни. Продолжает вырабатывать энергию, которая теперь превращается в жир.