Анна Владимирская - Предчувствие смерти

«Ну сколько можно тянуть, — подумал он. — Нужно стрелять».

Впрочем, надо еще разобраться — подумал это он сам, или кто-то другой ему нашептал. Иногда ему хотелось считать, что это не собственные мысли так громко звучат в ушах, а чужой голос. Он признавал за ним свободу воли и почти уговорил себя, что голос треплется о своем и изредка даже спорит. А иногда с холодной злостью понимал, что нет никакого голоса, просто он начитался книг по психиатрии, забил себе голову терминами наподобие «слуховых галлюцинаций».

Но голос все же звучал. Когда-то он пугался. Теперь, бывало, ждал этого состояния напряжения, когда его внутренняя речь притворялась чужим голосом. Ждал, чтобы поговорить. Про себя, конечно, не вслух. Иначе его приняли бы за сумасшедшего, а он — только тс-с-с! — вполне нормален. Просто много, очень много есть такого, что хочется обсудить с самим собой. В конце концов он привык, как привыкают к звону в ушах. Считал это подтверждением своей необычности. Он не такой, как все. Да, странный, но избранный.

Никто другой не придумал бы такого хитроумного плана.

— Ну что, по рюмочке коньяку за встречу? — спросил второй мужчина. — И тогда уже обсудим…

«Он ничего о тебе не знает, например, что ты не пьешь коньяк, — сказал он сам себе. — Нет, не так. Его это просто не интересует. Ненавижу!»

В кишечнике начались мягкие спазмы, дошли до горла и прекратились.

— Давай, наливай, — ответил он. — Лимону нарежь.

Представил себе этот лимон, и во рту стало кисло. «Как

только повернется спиной…» — подумал он. Или это сказал голос? Не все ли равно?

— Лимон в холодильнике, наверное. Посмотри, — сказал он.

Главное, не видеть лица. И, достав из-под сброшенного на диван плаща приготовленный обрез, разрядил оба ствола в доверчиво подставленную спину.

Даже не досмотрел, как тот падает. Это неинтересно — как он падает, как лежит, как растекается кровь. Он столько раз представлял себе это, что мог и не смотреть. Гораздо важнее сейчас было положить в рот ломтик лимона. Встал, потирая ушибленное прикладом плечо, подошел к холодильнику. «Тот не успел отрезать, отрежу сам». Рот наполнился слюной, в голове прояснилось. Кисловатый запах пороха и острокислый вкус лимона как-то соединились. Все правильно.

Голос молчал, как всегда, когда напряжение отпускало. Что теперь? Забрать все ценное, что осталось в этом доме. Осиротели вы, мученики квартирного вопроса! Ваша главная надежда, ваш маклер уже не позвонит сам и не ответит на беспокойные звонки. Страдайте теперь, доверчивые — те, кто сдал для оформления не копии, а подлинные документы на квартиру. Теперь ни за какие деньги вы их у него не получите. Его больше нет. Нужно было обращаться в солидную фирму. А дураков следует учить.

Ликование захлестнуло его: как он здорово все спланировал! Он просто гений, вот и все! И выстрел прозвучал в удачный момент, когда этот проклятый, грохочущий и визжащий трамвай, повернувший на площадь прямо под окнами, сотряс квартиру. В адском шуме не слышна была гремевшая за стеной у идиотов соседей песня типа «умца-умца». А нижние опять напились с утра до бесчувствия. Вот уж действительно везет.

Некоторое время пришлось потратить на сборы. В сумку полетели: обрез, папки с документами, с мясом отодранный от периферии ноутбук, диски. Может, и не пригодится, но оставлять нельзя. Часы, мобильный телефон. Самое трудное — его карманы. Невозможно не запачкаться в крови… Кровь разлилась повсюду. Надо было взять перчатки… Противно до озноба, но ничего, потом отмыть с мылом, тщательно… Если думать о чем-нибудь постороннем, будет не так страшно. Но все документы необходимо у него забрать, ничего упустить нельзя, самой мелкой бумажечки. А документы во внутренних или нагрудных карманах, в луже. И упал, дурак, неудачно — лицом вниз, ворочай его теперь…

Теперь важное. Кухонным топориком для отбивания мяса он несколько раз ударил по замку входной двери. Хороший замок трудно было изуродовать, но несколько сильных ударов сделали свое дело. Пусть думают, что взломали, ворвались. «Бум, бум» — надрывались за стеной низкие частоты неразборчивой попсы. От этого в висках сильно застучало. Какие-то взвизгивания, шорохи слышались ему, музыка то замедляла свой темп, то ускорялась неимоверно и застывала на самой высокой ноте.

Он выскочил на улицу. Несмотря на утренний час, было темновато и сумрачно. Облака напоминали плотный компресс из ваты и марли на горле больного ангиной. В воздухе кружились снежинки, надоедливые белые мотыльки. Ничего, скоро мотыльки умрут, трамвайные рельсы блестели противным жирным блеском. От этих рельсов хотелось побыстрее уйти, в них таился отвратительный скрежещущий звук, портящий настроение.