Анна Владимирская - Предчувствие смерти

— Возможно, — вздохнула Вера.

— Мам, ты у нас просто мисс Марпл какая-то! — сказала Оля. — Значит, все это: убийства, нападения, вся эта безумная агрессия — из-за зависти?

Вера слегка запнулась. Она вспомнила недавний телефонный разговор.

«Вера Алексеевна, вы меня узнали. Наш общий знакомый, художник Кадмий Феофанов, покончил с собой».

«Ну вот, а говорили, что вас это все не интересует и вы тут ни при чем».

«Во ВСЯКОМ случае, к самоубийству его отношения не имею. Вера Алексеевна, я все про вас понял. Вы про меня, кажется, тоже. Нам нечего ходить вокруг да около, не будем тратить время».

«Не будем, действительно. Значит, как всегда, деньги. Картины?»

«Они нужны человеку, моему другу, политику и финансисту, чья власть очень велика. И нам здесь, в этом регионе, совершенно необходима толика такой власти. Незачем вам знать, путем какой сложной комбинации они к нему попадут и что мы получим взамен. А впрочем, вы необыкновенно умная женщина и вполне способны догадаться».

«Значит, человеческие жизни стоили того, чтобы добраться до картин?»

«Знаю, что человеческая жизнь в ваших глазах бесценна. Я, между прочим, тоже ее ценю. А до картин я не добирался, просто использовал удачный момент. Просчитал комбинацию. Художник Феофанов все равно был обречен, имея такого братца, вам ли этого не понимать. Обречен тем, что был удачливее. А тот, кто его заменил, тоже бы недолго наслаждался ролью брата. И подталкивать его почти не пришлось».

«Потому что вы поняли: он больной человек».

«Ну и что? Вам было бы спокойнее, если бы картины достались этой уральской сестрице? Часть бы она продала, остальное разбазарила. Кстати, она получит достойную компенсацию. А тот, кто завладеет этими картинами, поместит их в свою частную галерею. И имя художника станет известным. Оно прозвучит рядом с величайшими живописцами мира, о нем и его творческой манере будут наперебой писать искусствоведы. Он прославит свою страну, сейчас мало кому известную. Это дипломатия».

«Точнее, ее невидимая и довольно грязная часть. Как это ни противно, вы правы. А стране ничего не останется?»

«Из уважения к вам несколько работ художника останутся в местном музее. Через пару лет, вот увидите, киевские музеи будут драться из-за них. Ну что, мы поняли друг друга?»

«Да. Хоть и не одобряю ваш их действий, но я не камикадзе. Под танки я не бросаюсь. Никто и никогда не узнает об истинной подоплеке этой истории».

«Верю вашему слову. Даже близкие?»

«Особенно близкие. Мне и в голову не придет взвалить на них тяжесть такого знания».

— …Да, доченька, — ответила Лученко после паузы. — Из-за зависти.

Оля зевнула, прикрыв рот ладошкой, и сказала изви-няющимся тоном:

— Не знаю, как великая сыщица, но лично я безумно устала и хочу спать. А ты, Кирюш?

Муж кивнул.

— Ладно, — усмехнулась Вера, — спите, дети мои. Обслужу собачку сама.

Поезд подошел к ярко освещенной станции, Вера стала собираться, чтобы вывести на прогулку Пая, Двинятин набросил на ее плечи летний пиджак, сам надел ветровку, и они спустились на вечерний перрон.

Ночь еще пахла Крымом. В воздухе была рассеяна персиково-дынная сладость и одновременно степная полынная горечь. Словно какой-то космический парфюмер-великан составлял сейчас неповторимый аромат под названием «Южная ночь», добавив туда смесь из прелести последних мгновений уходящего лета, горечи разлук и сладости воспоминаний.

Андрей спросил:

— Мы увидимся?

— Зачем? — вопросом на вопрос ответила Вера, чувствуя себя последней идиоткой.

— Затем, что я люблю тебя. — Он сказал это так, словно до сих пор всю жизнь молчал.

— И я тебя. Но поезд везет нас в нашу обычную жизнь, А курортный роман — это праздник, зачем портить праздник? Зачем я нужна тебе в обыденной жизни? Я замужем. У меня взрослая дочь, зять, скоро могут появиться внуки. Столько вокруг свободных молодых девушек, тьма. Ты можешь выбрать любую.

— Мне не нужна тьма. Мне нужен свет. А свет мой — это ты. И ты никуда от меня не денешься, гордячка!

Андрей схватил Веру в охапку, и Пай, наблюдая за их долгим поцелуем, склонял свою белую голову с ушами цвета топленого молока то вправо, то влево. Он думал: «Если я сейчас тявкну, они на меня обидятся, а если не тявкну, мы останемся на станции целоваться и поезд с Олей и Кириллом уйдет без нас. Или все-таки тявкнуть? А может, не стоит? Интересно, чем все это закончится…»