Андрей Курков - Добрый ангел смерти

– Ты знаешь, сколько это стоит? – кивнул я на шкатулку.

– Можэ, воно щось и стоить, алэ для украйинськойи культуры цэ ничего нэ дае… – и он пожал плечами. Лицо его выдавало глубокое разочарование. – Вэлыкый украйинськый поэт пышэ любовни запысочки росийсь-кою мовою…

– Великий украинский поэт написал и несколько повестей по-русски, – сказал я. – От этого он не стал менее великим. Это просто показывает, что он принадлежит двум культурам.

– То, что принадлежит двум, не принадлежит никому, – Петр неожиданно перешел на русский. – Знаешь, два украинских писателя купили дом вскладчину в Конче-Озерной. Теперь они не пишут, а судятся, выясняют, кому все-таки принадлежит этот дом… Если никто до сих пор не додумался перевести его повести на украинский, то к этим запискам ни у кого точно интереса не возникнет.

– Так что ты предлагаешь тогда с этим делать? – Я кивнул на шкатулку и на лежащие рядом записки.

– Не знаю, – сказал он и вздохнул.

– Давайте чай пить, – Гуля решила отвлечь нас от неприятного разговора и ей это удалось.

Мы сидели и пили немного остывший чай. Ели заварные пирожные из маленькой частной пекарни, открывшейся за время моего отсутствия через два дома от моего.

– Ты можешь продать все это на аукционе, – сказал я Петру, когда? настроение его улучшилось. – Тебе же, наверно, нужны деньги?

– Да-а, – протянул он задумчиво. – Нам нужны деньги… Меня выдвигают кандидатом в депутаты.

– Да? – удивился я. – Что ж ты с этого не начал? За это и выпить не грех!

Мы налили женщинам вина, а себе снова водки.

– Победы! – пожелал я Петру.

– Можэ, и справди продаты на аукциони? – снова он вернулся в родной украинский язык. – Алэ ж мэни нэ можна так засвичуватысь, цэ можэ комусь нэ сподобатысь…

Он вопросительно посмотрел на меня.

– Можэ, ты продасы? – спросил он. – Я тоби процэнты виддам.

– Попробую, – пообещал я.

Я еще не представлял себе, как и где искать такой аукцион. Но, как говорится, никто меня за язык не тянул. Ни в первый раз, когда я подбросил Петру эту идею, ни во второй – когда пообещал попробовать ее реализовать.

– Слухай, тут тоби щэ дэщо пэрэдалы, – Петр снова взял в руки свою сумку.

Вытащил оттуда папку с бумагами Гершовича, потом коробку из-под обуви. – Вид полковныка. Якийсь пан у цывильному прыходыв. Казав, що його Таранэнко прыслав.

Положив папку Гершовича на край стола, я снял с коробки крышку и увидел внутри хамелеончика. Он, задрав свою уродливую мордочку, смотрел на меня.

– Гуля, – позвал я.

Она подошла. Мы в изумлении смотрели на хамелеона.

– Как он к нему попал? – удивился я.

– Звидкы я знаю?! – Петр пожал плечами.

На прощанье мы обнялись и договорились регулярно созваниваться. Как ни странно, но о песке за столом никто не упомянул. Я задумался об этом только тогда, когда мы с Гулей остались в квартире одни. Может, Петра попросили даже со мной не затрагивать эту тему? Если так, то получалось, что у нас обоих было что скрывать друг от друга, и при этом мы могли совершенно искренне чувствовать себя друзьями.

Ночью меня разбудил внезапно оборвавшийся телефонный звонок. Я подошел в темноте к столу, прислушался к тишине квартиры и услышал какое-то шуршание за дверью в смежную комнату. Прошел туда и увидел в лунном свете, падавшем на письменный стол из окна, как из факса выползает длинный белый язык бумаги.

Когда он выполз, я включил свет и склонился над столом.

В факсе, отправленном директору благотворительного фонда «Корсар»

Сотникову Николаю Ивановичу, содержалась просьба отпустить Макароввжому Дому Малютки три ящика финского детского питания. Сообщалось, что за ними приедет завтра с оформленной заявкой некто Луминеску Петр Борисович. Похоже, что моя директорская работа уже начиналась. Единственное, чего не хотелось, так это знать о содержимом этих ящиков. Мне было совершенно все равно: просроченное там детское питание или не просроченное, или вообще не детское и не питание! Мне на это было наплевать. Пусть плавает мимо меня, пусть за ним приезжают, пусть его забирают… Лишь бы моя главная жизнь, жизнь с Гулей, шла гладко и счастливо.

Два месяца спустя, ближе к первому немного подза-державшемуся в пути снегу, я вспомнил эти свои мысли и понял, что был не прав. К этому времени шкатулка Тараса Григорьевича с записками уже проделала витиеватый путь на аукцион в Санкт-Петербург и обратно в Киев в качестве подарка богатого украинца из Тюмени своей исторической родине. Про этот подарок даже написали в газетах.