Живым глазом смотрел на меня приветливо. Губы зашевелились, прошамкал:
— Некрасивая дырка, да?
— Не разговаривай, — сказал я. — Береги силы. Сейчас врач приедет.
— Я на тебя не обижаюсь, Мишель. Все справедливо. Твой кон.
— Чего обижаться. Я же не нарочно. В горячке.
Улыбка у него была изумительная, безгрешная, с кровяным следком.
— Нагнись, Мишель, чего-то важное скажу по секрету.
Я послушно нагнулся, а этого делать не следовало. Его рука взлетела, как стрела, пальцами ткнулась мне в грудь. Ощущение было такое, будто проткнули вилами. Оступясь, я не удержался на ногах, скользнул на пол. Железный обруч сковал туловище, дыхание застряло в ребрах. Я перхал, хрипел и чувствовал, как глаза вываливаются из орбит. Наверное, это был смертельный удар, но меня спасла Лиза. В последний миг ослабила удар, хлестнув сверху быстрой ладошкой. Трубецкой с любопытством наблюдал за моими мучениями и, когда я чуть-чуть раздышался, огорченно произнес:
— Какой ты живучий однако, Мишель!
Лиза сказала:
— Уходите, Михаил Ильич! Уходите, пожалуйста. Не мешайте умирать. Не тревожьте учителя.
Я попробовал встать, ноги были точно из ваты. Тут в комнату вкатилось существо, напоминающее раздутый дубовый бочонок с черной головкой-затычкой. Если бы встретил этого человека в лесу, решил бы, что это оживший гриб-боровик, но это был врач Григорьев. Он опустился на ковер и поставил рядом кожаный медицинский саквояж. Приник ухом к сердцу Трубецкого. Оттянул веки. Посветил стержнем-фонариком в глаза, поднес к губам зеркальце. Все это проделал, кажется, одновременно. Поднял раздраженный взгляд:
— Братцы мои, да он уже на том свете.
— Нет, — возразил я, — только что разговаривал.
— Так и бывает, — согласился врач. — Кто же это так постарался? Угрохал Эдичку?
— Я.
Врач оглядел меня критически:
— Да нет, дружок, на себя не берите. Вам не по зубам. Впрочем, меня это не касается. Мое дело — оформить отбытие. Утром заберем. Хотелось бы повидать Полину Игнатьевну. Это возможно?
— Я провожу, — со скрипом я, наконец, поднялся. От двери оглянулся. Господи помилуй! Глаза Трубецкого опять были открыты и следили за мной с сухим торжествующим блеском. Меня вынесло из комнаты волной ужаса. Кругленький врач семенил рядом.
— Вы кто же будете, милейший? Что-то я вас раньше никогда не встречал.
— И не могли встретить. Я тут новенький.
В спальне Полины он пробыл минут пять, я ожидал в коридоре. Вышел еще более раздраженный, чем вошел. На меня взглянул косо:
— Еще чего! — буркнул злобно. — Я в конце концов тоже живой человек, верно?
— Намного живее Трубецкого, — подтвердил я.
Полина сидела за столиком со своим любимым телефоном. Не соврала: припасла коньяк и даже закуску. Я с разгону хлобыстнул полстакана. Пухлые губы Полины скривились в улыбке, почти соболезнующей. Видимо, наступила минута хоть как-то объясниться.
— Он глумился над ней, Поля. Девочка страдала. Какой-никакой я все же отец.
— Тебе нет необходимости оправдываться… Тем более передо мной… Но ты ошибаешься. Эдичка никогда ни над кем не глумился. Ты просто не смог его понять. Он жил сердцем, не умом. И женщин знал, прости, лучше тебя. Тебе могло показаться, что он глумится. На самом деле он твоей дочери угождал.
— Он бил ее, мучил!
— Значит, ей так было нужно. Именно это. Боль, любовное страдание, полное подчинение силе. Подумай хорошенько, разве иначе она могла в него влюбиться? До беспамятства влюбиться. Эдичка гениальный дамский угодник. Но еще — он был герой. Ты просто не понял.
Я знал, про что она говорит, но не знал, почему просвещает именно меня. Я бы тоже мог прочитать ей небольшую лекцию по сексопатологии, но Трубецкой был нахрапистым хищным зверем, а Катенька была моей дочерью, которая до девяти лет боялась оставаться в комнате одна.
Полина легко, привычно разгадала мои мысли, словно я их высказал вслух.
— Хорошо, Миша, ты тоже прав. Мы оба устали, давай ложиться. Только запомни одно — тебе станет легче. Не ты убил Эдичку, ему самому так захотелось. Он тебе поддался. И еще. Почему не спросишь, что я чувствую? Тебе неинтересно?
— Что ты чувствуешь?
— Мир опустел, — произнесла она будничным тоном. — Эдички больше нет.
33. ПОЛИНА
Она была такой же мне женой, как я ей мужем. Затянулся призрачный роман. Даже нелепая смерть Трубецкого поставила в нем только запятую, не точку. Точку должен был поставить чей-то кулак или пуля.
Читать дальше