Анатолий Афанасьев: Зона номер три

— Вижу, Леша, не напугал тебя бандитский налет?

— Шутить изволите, барин!

Леха Жмурик принадлежал к личной отборной гвардии Хохрякова и потому был не вовсе без царя в голове. Без всякой наркоты — веселый, беспечный и целеустремленный. Хохряков подбирал людишек в собственную обслугу очень тщательно. Леху Жмурика три года назад выудил из психушки, где тот умело косил под припадочного, скрываясь от призыва в армию. Еще раньше он промышлял тем, что в одиночку угонял легковухи, преимущественно иномарки. У него была природная, неизъяснимая страсть к технике. Любую иномарку он за три-четыре часа раскурочивал на запчасти и задешево сплавлял детали знакомцам в автосервис. Жмурик любил машины трепетной, сектантской любовью, какой некоторые выжившие из ума старцы любят молоденьких гулящих девочек. В его легком, солнечном пребывании на земле таилась для сурового Хохрякова некая непостижимая загадка. Он не понимал, как и от кого в этой рабской стране могут рождаться столь абсолютно раскрепощенные личности. Постепенно привязался к Лехе Жмурику, как к родному сыну, и однажды пообещал подарить ему станцию техобслуживания в Москве. На что неблагодарный, как все дети, отрок беспечно ответил:

— На хрена она мне?

Удивленный, Хохряков спросил:

— Но есть же у тебя какое-нибудь заветное желание? Или собираешься до старости баранку крутить?

Леха ожег его шальным взглядом:

— Как не быть, дедушка?

— Что же это такое особенное?

— Вряд ли поймете, — усомнился Леха, но в конце концов все же открылся. Мечта его действительно была грандиозной. Когда Россия будет американским штатом, вроде Аляски, а он надеялся дожить до светлого дня, в Москву с инспекцией приедет ихний президент Боря Клинтон. Леха знал, на чем Клинтона возят — на бронированном «роллсе» со сверхсекретной сигнализацией. И вот когда Клинтон зайдет в Грановитую палату попить пивка, Леха подберется к его тачке и, не отходя от кассы, мгновенно разберет ее по винтикам. Он не сомневался, что уложится в тридцать минут. После этого, естественно, Леху Жмурика немедленно занесут в Книгу Гиннесса, а то, глядишь, поставят ему памятник на родине президента в Неваде. Хохряков обнял гениального самоучку, прижал к груди, растроганно пробормотал:

— Эх, Леонтий, не понимаешь ты своего счастья. Ведь кабы не новые времена, гнить бы тебе, губошлепу, в тюряге до скончания века.

— Как, Леша, — сказал Хохряков, усевшись в «Плимут» на переднее сиденье. — Возьмем одного гаврика на Рижском шоссе?

— Какие колеса?

— «Бьюик» шведский.

— На скоко опережает?

— Минут на двадцать.

— Нет проблем. Только ремень затяни потуже.

Однако не минули километра, как лесную дорогу перегородило видение. Выступили навстречу двое: рослый мужик в малиновом пиджаке и с ним девка в каком-то срамном балахоне, наполовину обритая. Потому и видение, что не место им было здесь, неподалеку от Зоны, а скорее место им было в самой Зоне, на карнавале ряженых.

— Дави их, Леха, — сгоряча бросил Хохряков, но Жмурик пожалел машину и тормознул на полном ходу, с ужасным визгом шин, вздыбив горбом дорогу. Нелепую парочку прижало к капоту, и теперь их лица были хорошо видны. Мужик отрешенно улыбался, а девка, как всякая шлюха, подмигивала и гримасничала.

Леха Жмурик открыл дверь и люто гаркнул:

— А ну с дороги, козлы! Жить надоело?!

И тут Хохряков соприкоснулся взглядом с глазами усмехающегося мужика, и будто кольнуло под ребра. Черная тень узнавания скользнула по нервам. Что за черт?! Мужик махнул рукой, сделал знак: выйди, дескать, на волю, выйди! Его поведение, мало что наглое, было вообще за гранью разумного, но Хохряков, обмерев нутром, неожиданно для себя механически отворил дверцу и, вздохнув, спустил ноги на землю. Мужик был уже рядом и подал руку, чтобы помочь.

— Со свиданьицем, Василий Васильевич, — прогудел озорно. Хохряков руки не принял, выпрямился и встал вровень с чужаком.

— Чего надо? Кто такой?

— Али не признал?

— Первый раз тебя вижу, — ответил Хохряков, робея поднять глаза. Свинцовый страх, почти смертная оторопь, каких доселе не ведал, навалился, подобно гробовой крышке. Так и почудилось — еще секунда, еще чуток — и дыхание пресечется по неизвестной причине.

— Хоть и первый, — мужик хитро ощерился, — а признал. Родная кровинушка приметна.

У Хохрякова в душе словно молнией раздвинуло тьму. Дорога, машина, лес отодвинулись, зато светло отворилось прошлое.