Зоран Чирич - Хобо

Он еще много кого оприходовал, пока не появились Барон и Джемба, хозяин «Кенты». У того брюхо прямо дрожало под белой, подогнанной по фигуре рубашкой. Он с трудом сдерживался, чтобы не взорваться от бешенства. Под задницей у него явно дымилось. Это были его владения, его люди, и его авторитет не должен был оказаться под вопросом. С другой стороны, он знал, кто мы, точнее, чьи мы, и не хотел скандала со своим могущественным гостем и партнером, который часто оставлял в его казино немереные деньги. Поэтому он позволил Барону замять инцидент.

Барон, весь в коже «Гуччи», непринужденно подошел к разгоряченному Пене и сказал тоном, не допускающим возражений: «Хватит».

«Ну, этим точно хватит», Капо ди тутти капо презрительно показал на статистов Джембы. «Иди, жди меня в машине», Барон похлопал его по спине как укротитель львов, и его доверенный зверь послушно отправился вразвалку к выходу/входу.

И тогда Барон обратился ко мне немного изменившимся тоном: «Кто ты такой, чтобы вытаскивать пистолет?».

«Не я, так они бы». Семь-шесть-два был в надежном месте. В моей правой руке.

«Здесь тебе не тир, деревня», рявкнул Джемба, воспользовавшись возможностью показать, кто здесь диктует правила поведения. Я спокойно смотрел на черный туман, опустившийся на маску Барона. «Терпеть не могу вольных стрелков», процедил он сквозь зубы. «Запомни это, пока ты еще жив». Я кивнул, без тени раскаянья. Царский оскал Барона сделал этот мой жест еще более заметным . Он откровенно вел двойную игру, наебывая и подъебывая всех присутствующих и сталкивая их в один люк. А затем, разыграв фарс торжества справедливости, закрыл его крышкой: «Ну, теперь поблагодари Джембу, что он тебя простил».

«Спасибо тебе, Джемба», продекламировал я, покаянно приложив руку с пистолетом к сердцу. Чтобы быть более убедительным. Джемба смотрел на меня мрачно, его лицо наливалось краснотой, наверное, и все тело тоже. Он даже не выругался. Он был устроен примитивно. Его ненависть растопилась, превратившись в детскую обиду. Барон примирительно развел руками, и сделал он это элегантно. Думаю, он знал, хорошими манерами не отделаешься. Ему была известна самая гадкая тайна: великодушие это сила, и нужно уметь пользоваться и тем, и другим . В этом разница между властелином и хозяином . Он сделал мне знак, что я могу идти. Я опустил руку с пистолетом вниз вдоль тела, не стал засовывать его за пояс. Повернулся и, не говоря ни слова, вышел размеренными шагами. «Скажи Пене, чтоб меня не ждал. Я свяжусь с вами позже», прозвучало мне вслед. Он решил остаться в казино без нас и проявить уважение в ответ на гостеприимство Джембы.

«Барон сказал, его не ждать», сообщил я уже успокоившемуся Пене.

«Знаю. Я ждал тебя», сказал он и открыл бутылку.

«Хорошо он Джембе вставил», я все еще был под впечатлением от недавней сцены.

«Да ерунда все это. У Джембы жопа здоровенная. Он и не чувствует, когда ему вставляют». Он отпил из горлышка. Это был «Кати Сарк», литровка. «Джека» не было, он сунул бутылку мне. Как раз в нужный момент. Я опрокинул ее себе в горло, закинув голову назад так сильно, будто хочу пересчитать звезды на небе, хотя мы сидели вовсе не в кабриолете. «Катти Сарк» помогла моим мыслям, и я пустился в умствования: «Какое это, на хер, казино, если там не играют в русскую рулетку. А что поделаешь, люди не понимают, что такое настоящий азарт».

«Ты быстро среагировал», Пеня причмокнул заплетающимся языком.

«И ты не терял времени», я вернул ему бутылку.

«Ха. Это мне как раздвигать в шкафу вешалки с костюмами». Он собирался отпить еще. «А ты даже успел пизду пощупать у этой дуры набитой. Молодец, диджей».

«По правде говоря, я бы охотно с тобой поменялся», исповедовался я, а, может, не я, а «Катти Сарк».

«В каком смысле?», он не допил глотка.

«Мне бы больше хотелось отметелить одну из тех горилл», закончил я исповедь и взял у него из рук бутылку.

Пеня зашелся смехом, забыв о своей ухмылке. Это был здоровый детский смех, даже хохот, от которого трясется все внутри. Я и предположить не мог, что он на такое способен. Должно быть, он перепил, но у меня не было времени подумать об этом, потому что бутылка все чаще переходила из рук в руки, а расстояние было небольшим. Вскоре в машине было слышно только бульканье виски.

Проснулся я около полудня, долго лежал, уставившись в потолок, покрытый трещинами, потом кое-как заставил себя встать. Вылезти из кровати никогда не поздно. Я почесал там, где обычно чешут мужчины перед тем, как одеться и умыться. Натянул на себя первое, что попало под руку, и, перешагивая через полные окурков пепельницы и стаканы с недопитой ракией, нехотя покинул свое убежище. Вынуждено, мне надо было срочно облегчиться. Уже в гостиной меня накрыло запахом жареного лука, и похмелье улетучилось. Сдерживая мочевой пузырь, я заглянул на кухню. В шелковом домашнем халате до пола, с собранными в пучок волосами, мать набивала фаршем перец и складывала его в кастрюлю величиной с огромный таз. Это был прогресс: в прошлый раз я застал ее снующей возле плиты в воскресном наряде для посещения церкви. Теперь она выбирала блюда, которые нужно готовить долго. С набожным смирением раскатывала коржи для слоеного пирога или чистила такое количество шпината, что набиралась целая раковина черешков. Она не хотела, чтобы ее дом превратился в зал ожидания . Похоже, мать в последний момент передумала — теперь она не была на все сто уверена в том, что хочет уйти . На самом деле, она всегда была борцом, причем настолько, что несколько раз обругала отца «говном», правда, сначала удостоверившись, что я ее не услышу. Я не сказал ей, что слышал. Может и сказал бы, потому что мне было интересно узнать причину ее гнева, но после того как однажды увидел, что она латает брюки мертвого сына, решил не спрашивать. Это были мешкообразные штаны с тысячей карманов, которые Бокан надевал, когда перетаскивал и расставлял оборудование своего бэнда, они вечно искали какие-нибудь гаражи, где можно было врубать звук на полную катушку. Тогда, не отрываясь от своего занятия, она сказала: «Когда мне его показали в родильном доме, он смотрел совсем как взрослый. Помню, когда твой отец увидел его в первый раз, он сказал: «Ух, настоящий мужик!» и не выпускал его из рук, пока Бокан не перестал плакать. А потом, когда он уснул, отец расплакался». Я стоял, уставившись на обломанные ногти на искривившихся пальцах матери. И даже когда она замолчала, я не мог отвести от них взгляда. В груди у меня стучало так, как будто вместо сердца там был барабан. Колени подгибались, меня тошнило, и все это от беспричинного чувства стыда. Я не решался глубоко вздохнуть, в горле у меня как будто что-то застряло, и в легких тоже, и вообще везде. «Прости ему», прошептала мать, поглаживая заплатку на выцветшей ткани. «Кому? Богу?», прохрипел я так, словно во рту у меня было полно крови. «Отцу», проговорила она тоже хриплым шепотом. «Это одно и то же, да?», я сглотнул кровь и вернулся в сообщество живых.