Зоран Чирич - Хобо

«Все в порядке, Пеня», я отправил в зеркало заднего вида кислую улыбку. «Просто я не знал, что школа для умственно отсталых это питомник, в котором содержат партнерш по ебле, на которых есть спрос».

«Они не отсталые. По крайней мере, не настолько. Они скорее беспризорные . Понимаешь? Поэтому они безопасный товар. Из-за них никто не станет поднимать шум. Те, кто их сделал, теперь от них же и отвернулись. Получается, что заботимся о них только мы».

«Ага», я кивнул головой, просветленный и облагороженный. Выбросил в окно шарик из содержимого своего носа. Пеня презрительно хмыкнул и вылез из машины. Я звонка не слышал. И теперь наблюдал, как он спокойно заходит в школьный двор. Уверенными шагами защитника. Я включил радио, прошелся по станциям, спрашивая себя, что дальше. Добрался до конца диапазона. Слова, шум, музыка — из того, что я слышал, ничто не останавливало на себе внимание. Я вернулся к зеркалу заднего вида, улица выглядит не такой поганой, когда смотришь на ее отражение в кусочке зеркала. Спокойный отрезок асфальтированной дороги не стал менее пустынным, когда появился Пеня, впереди шла его подопечная . Я поднял глаза, не смог удержаться. В этом было какое-то нездоровое, безвкусное любопытство. Увидел я не бог весть что такое. Длинноногая, тощая зверюшка, ссутулившаяся, выросшая как куст дикой акации, неизвестно зачем, в простом, коротком ситцевом платье, которое было как будто взято на время у матери. Чьей угодно матери. Как мятый, но неисписанный лист бумаги, стянутый пластиковым пояском с крупной пряжкой, похожей на проткнутое иглой солнце. Под всем этим угадывались признаки тела, гибкие руки и ноги и еще несформировавшиеся кости. Голова на тонкой шее, длинные волосы соломенного цвета небрежно причесаны, подстрижены портновскими ножницами.

Пеня торопливо затолкал ее на заднее сидение и захлопнул дверь с такой силой, что я подумал — вот-вот заорет сигнализация. Вместо сигнализации заорал Пеня: «Так ты что, правда, не знаешь, где твоя подружка?». Взбеленившийся кусок мяса сжимал руль и сопел. «Не знаю», сказала девочка. Ее голос был лживо умоляющим. Голос, который ни от кого ничего не ждет. Этот голос заставил меня оглянуться и посмотреть на нее еще раз. Равнодушное лицо, равнодушные никуда не смотрящие глаза, равнодушные синяки на коже. Следы губной помады на обкусанных, сжатых губах. Зубы белые, неправильные, может быть, от того, что ей часто приходилось скрежетать ими. Ноздри судорожно раздуваются, словно ей постоянно не хватает воздуха. Тонкие, прозрачные уши с подрагивающими мочками. Это было единственное, что у нее дрожало. Пальцы она стиснула в кулаки и придерживала ими тесно сжатые колени, в царапинах, по-мальчишечьи костлявые. Должно быть, она много бегала и еще больше падала. Натыкалась на окружающие вещи, оледеневшая, но живая, стыдливо маскируя чужую мерзость. Не было сомнений в том, что она нормальная, достаточно нормальная, чтобы быть ребенком, не страдающим бесстыдством. Я развалился на своем сидении. Я был зол из-за охватившей меня тоски, чувствовал, как у меня горят щеки и мне хотелось надавать самому себе по физиономии.

«А она была в школе?», Пеня проявлял упорство педантичного педагога. «Была». «И где она сейчас?». «Ушла». «Куда ушла?». «В город». «А куда именно в город?». «На главную улицу. Она любит туда ходить». «А, может быть, она дома?». «Она не сказала мне, что идет домой». «А что она тебе сказала?». «Ничего».

Наконец, он тронулся. Исчерпал все вопросы. «Ладно, сойдет и эта», пробормотал он и прибавил газа. Я отдался движению, прикидывая, какого хрена он потащил меня с собой, если это была отработанная, безопасная схема. Видимо, он и хотел, чтобы я спросил себя «зачем» и чтобы сделал вывод, что в нашем деле ничего случайного не бывает.

Мы остановились на Горна Трошарине, перед одним из новых кирпичных зданий с полукруглыми лоджиями. Офицерские квартиры, которые владельцы сдавали богатым беженцам и греческим студентам. Мы отвели девочку в одну из таких квартир. Она парила между нами, ничем не показывая, что то, что должно произойти, имеет к ней какое-то отношение. Сломанный, но еще не завядший цветок, девчонка на невысоких, скривившихся каблучках.

Я прислонился к стене и ждал, когда откроется дверь. Щелкнули, один за другим, два замка. Кто-то находящийся внутри был уверен, что бесценен, и еще более бесценна его интимная жизнь . Из-за наполовину открывшейся двери донесся запыхавшийся голос: «Опаздываешь».