Артуро Перес-Реверте - Королева Юга

– Это правда. Иногда жизнь мстит человеку, исполняя его желания.

Это ко мне тоже не относится, подумала Тереса. Я не желала ничего. И это самый большой парадокс моей чертовой жизни. Она загасила сигарету и, повернувшись к тумбочке, поставила пепельницу.

– Мне никогда не приходилось выбирать, – сказала она. – Никогда. Все пришло само, так что мне оставалось только вписаться. И точка.

– А мне?

Да, подумала Тереса. Именно к этому все и сводится.

– Не знаю… В какой-то момент ты отстала, поплыла по течению.

– А ты в какой-то момент превратилась в настоящую сукину дочь.

Наступила долгая пауза. Обе лежали неподвижно. Не хватало только стука решетки или шагов надзирательницы в коридоре, а то можно было бы подумать, что они в Эль-Пуэрто. Старый ночной ритуал дружбы. Эдмон Дантес и аббат Фариа мечтают о свободе и строят планы на будущее.

– Я думала, у тебя есть все, что нужно, – сказала она. – Я заботилась о твоих интересах, я помогала тебе заработать много денег… Я рисковала и работала. Разве этого мало?

Пати ответила не сразу:

– Я была твоей подругой.

– Ты и есть моя подруга, – поправила Тереса.

– Была. Ты же не остановилась, чтобы оглянуться. А есть вещи, которые никогда…

– Черт побери. Несчастная жена, страдающая оттого, что муж много работает и не думает о ней столько, сколько она заслуживает… Ты к этому гнешь?

– Я никогда не претендовала…

В Тересе нарастало раздражение. Все дело только в этом, сказала она себе. Пати не права, потому я и злюсь.

Лейтенант – черт бы ее побрал – или то, что от нее осталось, кончит тем, что повесит на меня все и вся, вплоть до сегодняшнего трупа. Мне и тут приходится подписывать чеки. Платить по счетам.

– Да будь ты проклята, Пати. Кончай разыгрывать сцены из дешевых сериалов.

– Понятно. Я и забыла, что нахожусь в присутствии Королевы Юга.

Она произнесла эти слова со смехом – тихим, прерывистым, отчего они прозвучали еще более едко.

Только подлила масло в огонь. Тереса приподнялась на локте. В висках у нее застучала глухая ярость. Головная боль.

– Что я тебе должна?.. Давай, скажи мне это прямо в глаза. Скажи, и я расплачусь с тобой.

Пати лежала неподвижной тенью в свете луны, видневшейся в уголке окна.

– Речь не об этом.

– Не об этом?.. – Тереса придвинулась ближе. Настолько близко, что ощущала дыхание Пати. – Я знаю, о чем речь. Потому ты и смотришь на меня так странно: считаешь, что отдала чересчур много, а взамен получила слишком мало. Аббат Фариа доверил свою тайну не тому человеку… Верно?

Глаза Пати блестели в темноте. Две одинаковых неярких искорки – два отражения лунного света за окном.

– Я никогда ни в чем тебя не упрекала, – очень тихо произнесла она.

От бьющего света луны в глазах защипало. А может, не от луны, подумала Тереса. Может, мы обе с самого начала обманывались. Лейтенант О’Фаррелл и ее легенда.

Внезапно ей захотелось рассмеяться: какая же я была молодая и глупая! Потом накатила волна нежности, залившая ее до кончиков пальцев, до полураскрывшихся от удивления губ. А затем ее сменил приступ злости, пришедший как помощь, как решение, как утешение, поданное той Тересой, что всегда подкарауливала ее в зеркалах и среди теней. И она приняла его с облегчением. Ей необходимо что-нибудь, что стерло бы эти три странных секунды, заглушило бы их жестокостью, отсекло, как удар топора. Ее вдруг охватило абсурдное желание резко повернуться к Пати, усесться на нее верхом, яростно встряхнуть ее, а может, ударить, сорвать одежду с нее и с себя и крикнуть: ну, сейчас ты получишь все сполна, одним махом, и наконец-то наступит мир. Однако она знала, что дело не в этом. Знала, что этим не оплатить ничего, и они уже слишком далеки друг от друга, потому что идут каждая своей дорогой, которым больше не суждено пересечься. И в двух искорках, светившихся совсем рядом с ее лицом, она прочла, что Пати понимает это так же ясно, как и она.

– Я тоже не знаю, куда иду.

Так, сказала она. А потом придвинулась еще ближе к той, кто некогда была ее подругой, и молча обняла ее. Нечто внутри у нее сломалось, рухнуло и этого уже не поправить. Бесконечное, безутешное горе. Будто девушка с разорванной фотографии – та, с большими удивленными глазами, – вернулась, чтобы заплакать у нее в душе.

– Лучше бы тебе знать, Мексиканка… Потому что ты можешь дойти.

Остаток ночи они пролежали обнявшись, неподвижно.

Патрисия О’Фаррелл покончила с собой три дня спустя, в своем доме в Марбелье. Горничная нашла ее в ванне – голую, по шею в холодной воде. На полочке и на полу валялось несколько упаковок от снотворного и бутылка из-под виски. Пати сожгла в камине все личные бумаги, фотографии и документы, однако не оставила никакой прощальной записки. Ни для Тересы, ни для кого другого. Она ушла из жизни и из всего, как тихонько выходят из комнаты, осторожно прикрывая дверь, чтобы не шуметь.