Эдуард Кондратов - Без права на покой [Рассказы о милиции]

— Вы что же, в самом деле не намерены больше бороться за...

— Не намерен, Иван Николаевич, можете не продол­жать, — перебил его Чубаров. — Так и пишите: склады­ваю лапы, все в порядке, иду ко дну.

— Вы напрасно беретесь решать за суд, — сказал Хлебников. — Еще неизвестно, как он посмотрит.

Чубаров усмехнулся:

— Мне известно. А если вдруг усмотрю у судей хоть намек на колебания, вот тогда я им такие фактики еще подброшу, что в две минуты будет достигнута полная ясность: вышка и все тут.

Он вдруг цепко взглянул на подполковника и отрица­тельно покачал головой.

— Нет, Иван Николаевич, не рассчитывайте. Все, что я добавлю к этому чемоданчику, будет только про меня.

Он провел ладонью по вспотевшему лбу, улыбка сбежала с его лица.

— Послушайте, Иван Николаевич! — с неожиданной страстностью заговорил он. — У меня к вам единственная просьба: ну, не задавайте мне больше вопросов. Вы же порядочный человек. Дайте мне уйти с одной-единственной честной мыслью: что из-за меня не пострадает никто!

— А мне вспоминается начало наших взаимоотноше­ний, — сказал подполковник, словно бы не замечая чубаровской горячности. — Ваша «гибкая тактика», про­грамма-минимум... Что же вас так сломало? — задумчиво, словно размышляя, закончил он.

— Бросьте, Иван Николаевич! — жестко сказал Чуба­ров. — Не надо притворяться. Это вам не идет.

Складки у рта сразу стали глубокими, лицо покрас­нело.

— Я не притворяюсь, Михаил Дмитриевич. Неужели тюрьма?

— О святая простота! — воскликнул Чубаров. — Как на меня может подействовать тюрьма? Что я вам, желторотый юнец?

— Но тогда что же?

— Ладно, Иван Николаевич, давайте не будем. Наверное, до последнего моего часа, который, к слову сказать, весьма и весьма близок, я должен ненавидеть вас как смертного врага. Но... клянусь, у меня нет никакой ненависти к вам!

— Но за что же вы меня должны ненавидеть? — с искренним недоумением спросил Хлебников.

Чубаров, посмотрев ему прямо в лицо, отвел глаза.

— Да, действительно, — тихо проговорил он. — Было бы за что. Впрочем, все-таки... Это вы угробили меня, Иван Николаевич.

— Я?!

— Представьте... Нет, не тем, что посадили. Это ваша служба, я не в претензии. Но вы ударили меня пострашнее, пожалуй, чем в солнечное сплетение.

Хлебников удивленно воззрился на него.

— Час от часу не легче! Сроду запрещенные удары не практиковал.

— Да? — саркастически усмехнулся Чубаров. — А кто пустил ко мне Таню?

Саша смотрел на Чубарова тяжелым взглядом.

— Но чего же здесь запрещенного? Она просила о свидании. Я знаю, что она девушка безупречной честности.

— Откуда? — перебил Чубаров.

— Это видно, Михаил Дмитриевич, — убежденно ска­зал Хлебников. — Поверьте уж мне: это всегда видно.

— Спасибо, Иван Николаевич, — сказал Чубаров. — За Таню — спасибо!

Он попытался выговорить это как можно беспечнее, но это у него не получилось, и он отвернулся.

— Ничего противозаконного она вам не принесет. Почему же мне было не разрешить ей свидание?

Чубаров, сощурившись, поглядел на подполковника, покачал головой.

— Полно вам, Иван Николаевич. И вы не знали, к каким последствиям это приведет? Вы не подумали о том, как я погляжу ей в глаза сейчас, когда она знает правду? Бросьте! — резко заключил Чубаров, махнув рукой.

Хлебников молча разминал в пальцах сигарету. Затем негромко сказал:

— Она очень хотела вас видеть, Михаил Дмитриевич.

Тот вдруг вскочил как подброшенный.

— А я что, не хотел?! Да я... жил для нее, я оберегал ее от всяческой грязи... я дышал ею! Как вы не понимаете?!

— Почему же... — пожал плечами Хлебников.

— А она подошла ко мне и сказала: «Как же ты мог предать меня, папа?» Вот и покатились в тартарары и мои максимумы и минимумы! Дайте же мне хоть подохнуть по- человечески, да побыстрее, если у вас есть хоть капля добра!

— Рано вам еще помирать, Михаил Дмитриевич! — вдруг сурово сказал подполковник. — Вам предстоит еще одна неприятная процедура...

— А-а, — отмахнулся Чубаров. — Все остальное — семечки!

— Как сказать... — спокойно возразил Хлебников. — Вам придется еще раз предать Таню.

Чубаров, стиснув кулаки, повернулся к подполковнику. В глазах его плескалось бешенство.

— Вы! Вы!

Внезапно -лицо его сморщилось, он сразу сник, бессильно опустился на стул.

— Вон вы, оказывается, какой, — с горечью сказал он. — Ну и ну!

— Подождите меня презирать, — холодно проговорил Хлебников. — Я это как-нибудь переживу, тем более что не чувствую себя виноватым. Я хочу знать одно: что означает эта записка?