Татьяна Полякова - Сестрички не промах

— Елизавет Петровна, давай съездим.

— Куда? — растерялась я.

— Как куда? В места обитания предков. Посмотрим на дом, и вообще…

— Чего на него смотреть?

— Ну… интересно. Жили люди, нам не чужие.

— От дома ничего не осталось, и смотреть там нечего. А если ты все же на сокровища намекаешь, так я в них не верю.

— Сокровища есть, — убежденно заявила Мышильда. — Просто добраться до них сложно. Кто всегда отправлялся на поиски? Мужики. Не хочу обидеть родственников, но мужики в нашем семействе, кроме как ростом да гиблой страстью к запоям, ничем похвастать не могут. Кладоискатели из них, как из меня штангист. Они в дом-то ни разу войти не смогли. То ли дело мы. Перед тобой любой мужик дверь распахнет и первый в подпол полезет, исключительно из-за твоего удовольствия. Отчего б и не рискнуть, а?

Мне стало ясно: коварная Мышильда, поняв, что на юг я ее в этом году не повезу, решила использовать семейное предание в корыстных целях: прокатиться за мой счет за триста километров и пожить в древнем русском городе в комфорте и довольстве. Мышь делила коммуналку с тремя веселыми соседями и, само собой, мечтала хоть в отпуск вырваться из этого рая. Чтобы испортить ей настроение, я поинтересовалась:

— А кто будет финансировать экспедицию?

Лицо сестрицы еще больше вытянулось, глазки сверкнули, и она, тяжко вздохнув, затихла.

Закончив обход кладбища, мы побрели к стоянке, где нас ожидал мой «Фольксваген». К сожалению, не один. Рядом с ним пасся инспектор ГАИ, весело насвистывая и зазывно поглядывая по сторонам, а я только теперь обратила внимание на табличку, под которой пристроила свою машину, — «Только для служебного транспорта».

— Отшить его? — подхалимски предложила Мышь, как видно, все еще мечтая о сокровищах. Я пожала плечами и зашагала решительнее.

— В чем дело? — пропела я ласково. Страж порядка резко повернулся и замер. Нос его находился как раз на уровне моей груди. Он приподнял голову, слабо охнул и начал заваливаться влево. — Жарко сегодня, —

Посочувствовала я. Он снял фуражку, помотал головой, моргнул два раза и попробовал что-то сказать. Мы загрузились в свое транспортное средство и отчалили, страж сделал попытку помахать нам рукой.

— И после этого ты не хочешь попробовать? — снова полезла ко мне сестрица. Мысль провести отпуск в коммунальном раю ее не вдохновляла.

— Я подумаю, — лениво кивнула я с целью отделаться от глупых разговоров и увеличила скорость, что позволило мне высадить Мышильду через двадцать минут. Она с грустью во взгляде сказала:

— Пока, — и исчезла в своем подъезде, а я направилась к своему дому.

В квартире меня ждал сюрприз. На диване бочком, сложив руки на коленях, сидел предпоследний и поглядывал на меня с некоторым томлением. По моему мнению, в настоящий момент он должен был находиться в квартире своей матушки, а не сидеть на диване с таким дурацким видом.

Об этом я ему и заявила. Предпоследний, томясь и потирая ладошки, поднял на меня затуманенный взор и сказал:

— Елизавета, я решил вернуться.

— В эту квартиру? — уточнила я.

— Нет, — отчаянно помотал он головой. — Я хочу вернуться к тебе.

— Вы что, все с ума посходили? — возмутилась я.

— Нет, — опять помотал он головой. — Я долго думал и понял. Мы созданы друг для друга. Я покончил с пьянством. Все, — предпоследний рубанул рукой воздух и замер, выжидательно глядя на меня.

— Когда покончил? — спросила я.

— Вчера, — охотно ответил он. — Заметь, даже не похмелился.

Он подобрал животик и с улыбкой уставился в мое лицо. Предпоследний, зовут его, кстати, Михаил Степанович, у меня непризнанный гений. Величайший поэт всех времен и народов, а также обладатель неповторимого голоса и большой любитель русских народных песен. Других достоинств нет. За всю свою жизнь, а Михаилу Степановичу уже к сорока, он дважды пытался начать трудовую карьеру: первый раз корреспондентом заводской газеты «Гудок», откуда вскоре был изгнан за пьянство, а второй — комендантом заводского общежития, откуда ушел сам, ибо должность сия не соответствовала его интеллектуальным запросам. Ряд моих попыток пристроить куда-либо дражайшего супруга успехом не увенчался.

На момент нашего знакомства он исполнял арию Базилио в народном театре и тыкал в лицо всем знакомым тощую книжку своих стихов, изданную на средства его матушки, в то время заведовавшей трестом столовых и ресторанов. Он целовал мне руки, закатывал глаза, шептал: «Венера» — и в первый же вечер предложил выйти за него замуж. У меня необоримая тяга к интеллигенции, и я согласилась. Через неделю после свадьбы Михаил Степанович начал писать роман, который должен был перевернуть всю литературу (зачем ее переворачивать, он так и не объяснил), через год он все еще пребывал на третьей странице, но был переполнен грандиозными замыслами. Я предложила ему устроиться на работу. С отчаяния он запил, а ко мне обращался в стихах, где умолял не губить его талант. Просто лодырь — это одно, а лодырь-пьяница — совсем другое. Я почувствовала себя ответственной за него и стала бороться, а Михаил Степанович принялся пить еще больше. Его матушка перед своей кончиной прямо заявила, что я — погибель ее сына. В конце концов зеленый змий победил, я оставила супруга в покое, он попивал, пописывал стихи, исполнял русские народные песни на нашей кухне и даже смог перевалить в своем романе за шестую страницу. Примерно в это же время я встретила Иннокентия Павловича. Его речи о роли женщины в современном обществе произвели на меня впечатление, я поняла всю безысходность своей жизни с Михаилом Степановичем и покинула его. Только трехнедельный запой помешал тому в отчаянии наложить на себя руки. Выйдя из запоя, Михаил Степанович написал два стихотворения, в одном из которых назвал меня гремучей змеей, а в другом одалиской, и каждый понедельник заскакивал ко мне на работу занять денег. В общей сложности накопилась внушительная сумма долга, именно поэтому он безропотно кочевал с одной квартиры на другую по первому моему требованию.