Рашид Кешоков - По следам карабаира. Кольцо старого шейха

Усилия Леонтьева можно назвать героическими, потому что сведения эти он получил в противовес распоряжению Виталия Николаевича прекратить всякое дознание в столовой. Суть в том, что Коноплянов после обнаружения трупа Барсукова не отказался от своей версии, а лишь видоизменил ее: кассир и охранник, без сомнения, — похитители, и убийство кассира этого не опровергает — просто не поделили награбленное, один ухлопал другого — и «баста!» А когда выяснилось, что Кумратов — заядлый охотник и имеет тульскую берданку шестнадцатого калибра, Коноплянов и вовсе возликовал. То обстоятельство, что ружье исчезло из дома охранника и жена не могла объяснить, куда оно подевалось, о чем ночью и звонил начальнику Бондаренко, еще больше укрепило Виталия Николаевича в сознании собственной правоты, и Леонтьеву было строжайше запрещено продолжать разработку версии третьего участника событий.

В управлении назревал конфликт. Петр Яковлевич, оскорбленный запретом, пожаловался Гоголеву, тот, не выдержав, поговорил с Конопляновым на высоких нотах и доложил на бюро обкома, что Виталий Николаевич все чаще прибегает к голому администрированию и тормозит следствие.

Через день Гоголев снова вызвал неудовольствие шефа — отчитал Маремкулова за явную глупость: тому посчастливилось найти возможного свидетеля, слышавшего в день исчезновения Барсукова и Кумратова на лесной опушке, неподалеку от Псыжского разъезда, крики и выстрелы. Человек этот был звероловом, в тот день он ставил волчьи капканы. Абдул, как известно, сообщил об этом Виталию Николаевичу: пользуясь его явным расположением после того, как «заглушил» расследование по происшествию на ярмарке, лейтенант Маремкулов частенько стал нарушать субординацию, докладывая о своих действиях через голову Бондаренко. Коноплянов заявил: «Охотничий гай — и больше ничего».

В результате — еще одна стычка с Гоголевым.

И так — промах за промахом.

Поведение Коноплянова создавало в аппарате нервозную обстановку. Гоголев ходил мрачный, Леонтьев растерянно разводил руками, Бондаренко ушел в себя и отбывал дни, оставшиеся до отъезда.

Последней каплей, переполнившей чашу, явилось еще одно неудачное предприятие, затеянное начальником управления по собственному почину.

Поскольку расследованием серьезно заинтересовались партийные органы, Виталий Николаевич начал лихорадочно соображать, обдумывая очередной демарш, чтобы поторопить следствие. Итог — еще более грубая ошибка, противоречащая всем нормам, и процессуальным и человеческим. О первых, как известно, Коноплянов имел весьма смутное представление. Вот она, беда выдвиженца!

Короче говоря, он вызвал в управление директора Шахарской прядильной фабрики, главного технолога и поставил перед ними ультиматум: если они через свои знакомства и связи в недельный срок не представят ему данные о скрывшемся убийце и похитителе, то бишь Кумратове, он, Коноплянов, привлечет их к уголовной ответственности за пособничество врагам народа.

Слова были страшные по тем временам, вид у Виталия Николаевича грозный, — в общем, насмерть перепуганные директор и технолог, подписав предложенную им бумагу, в тот же день пожаловались прокурору области.

История эта, став достоянием партийных органов, закончилась так, как она должна была закончиться, — Коноплянов получил по решению бюро обкома выговор за неудовлетворительную работу, за грубое нарушение социалистической законности и создание нетерпимой обстановки в аппарате управления. Кроме того, он был предупрежден, что, если в двухнедельный срок грабители не будут обнаружены и арестованы, ему грозят самые нешуточные оргвыводы.

Виталий Николаевич отнес свалившиеся на его голову неприятности не на счет своей собственной неподготовленности к той работе, которую ему надлежало выполнять, а на счет своих завистников и недругов, которыми он теперь считал Гоголева, Леонтьева и Бондаренко.

Отменив собственные незаконные требования к руководству фабрики, он сорвал зло на своем заместителе по милиции и начальнике райотдела НКВД, наложив на них дисциплинарные взыскания. Затем, несколько успокоившись, вызвал к себе в кабинет секретаря партбюро управления.

— Ну что, секретарь! — неожиданно ласково обратился к вошедшему пожилому майору Коноплянов и привычным жестом пригласил его сесть. — Ошибок наделали — надо исправлять? Не так ли?

Секретарь сел, с удивлением глядя на шефа: таким он его видел, пожалуй, впервые. Приветливый, несмотря на неудачи по службе, указал на кресло сразу, без всякой «выдержки».