Станислав Родионов - Расследование мотива

— Пока не надо, — подумав, сказал Рябинин.

У него не было формальных оснований для жалоб. Дело не отбирали, официальных указаний прекратить не давали. Но главное: сам-то он должен что-то значить. Можно ли прибегать к помощи других, не сделав ничего самому? В конце, концов, закон даёт ему право подать рапорт вышестоящему прокурору.

— Гляди, сынок, тебе видней. Ну что, Самойлов, пошли?

— А пошли, Кузьмич. Значит, следователя мы посмотрели — парень надёжный.

Тут до Рябинина дошло, что они его посмотрели, просмотрели насквозь своими неяркими прищуренными глазами, как просветили солнцем тонкий шёлк.

— Нужна будет помощь, Сергей Георгиевич, — поднялся Кузьмич с блестящим от тепла лицом, — приходи в райком, спроси Самойлова и Кузьмича, нас там все знают.

Они протянули руки — в них осталась ещё сила, та сила, которая остаётся у рабочего человека на всю жизнь. Неужели для силы и долголетия не нужны всякие зарядки, витамины, моржевания, бег трусцой, Сочи и стояние на голове? Неужели и нужно-то всего — иметь молодую душу и ясную цель?

Старики ушли, и Рябинин по-дурацки улыбнулся от тихой радости, побежавшей по жилам, будто он выпил громадный бокал шампанского.

Через три дня, в пятницу, когда Рябинин читал полученное из милиции дело о смерти гражданина Старушенцева в ванной при невыясненных обстоятельствах, в кабинет вбежала Маша Гвоздикина, которая всегда бегала, — ей было девятнадцать.

— К Семёну Семенычу, срочно, — оттелеграфировала она, улыбнувшись, и прищурила фиолетовые длинные глаза.

— Какой он?

— Кто его знает! — Она беззаботно побежала впереди Рябинина. Гаранину было за сорок, и он её не интересовал.

Гаранину было за сорок, но выглядел он за пятьдесят. Возможно, старили глубокие глазные впадины и лысый желтоватый лоб в полголовы, скользкий, как деревянные перила.

Он сидел за столом, ничего не говорил и вроде бы никуда не смотрел — бегал глазами. Рябинина его взгляд только коснулся.

— Вы меня вызывали? — неуверенно спросил следователь.

Может быть, Маша Гвоздикина напутала?

— Да, конечно. Вызывал.

Он видел Рябинина, но видел и что-то другое. Он был здесь, но его здесь уже не было. Он метался, метался сидя, и это удивило Рябинина — хоть бы бегал по кабинету!

— Слушаю вас, Семён Семёнович.

— Дожили, — вздохнул Гаранин и вдруг вскочил, как катапультировался. — Идёмте, нас вызывает Кленовский.

Райком партии находился в этом же здании, на третьем этаже.

Первого секретаря Алексея Фёдоровича Кленовского Рябинин видел один раз — давал справку по какому-то делу. Невысокий, в очках, с бородкой-шкиперкой, первый секретарь походил на учёного-физика. Говорили, что ему не раз рекомендовали сбрить бородку, но он её носил и считался лучшим секретарём в городе, да и район у него был самый большой и промышленный. Со следователем он тогда говорил мало, а больше слушал или задавал вопросы. У Рябинина осталось от него впечатление… было у него впечатление, но сейчас всё могло повернуться иначе.

В юности Рябинину нравилась пословица: «По одёжке встречают — по уму провожают». Потом он заметил, что если по одёжке встречали, то по ней и провожали. С годами Рябинину стала нравиться первая половина пословицы…

Вызвав свидетеля, следователь видит его впервые. В кабинет входит совершенно незнакомый человек, ни разу не виденный и которого больше никогда не увидишь. Сядет он перед столом в своей «одёжке», паспорт предъявит, поговоришь с ним минут десять — и уже надо знать человека, чтобы на ходу выбрать тактику допроса. Эта самая «одёжка» стала для Рябинина целым комплексом. Завязанный галстук, цвет пиджака, стрижка, как человек подошёл к стулу, как сел на него, куда дел руки и что делают пальцы, как сказал слово и какое слово, и почему это слово, а не другое, почему на этом слове дрогнули губы, а на том слове потемнели глаза… Всё это сливалось в образ, вместе с интуицией, вместе с чем-то ещё, чего, вероятно, не знала ещё наука, да и интуицию-то наука не очень объясняла. Поэтому Рябинин злился, когда читал у писателей фразы типа: «Ничто так не говорит о человеке, как его глаза». Всё говорит о человеке — от левого ботинка до правого глаза. Или — «вопрос стоял в его взгляде». На лбу чаще стоит вопрос, скорее, лежит, в плечах чаще, чем во взгляде. Всё говорит о человеке. Человек говорит, даже когда он молчит, и ещё неизвестно, когда громче.

Рябинин шёл за прокурором, удивляясь своим мыслям. Кленовского он видел один раз минут пятнадцать, и мнение составилось, сложилось. Для свидетеля этого бы хватило, но о первом секретаре райкома мнение должно быть прочным, должно свинтиться, как механизм из деталей.