Анатолий Антонов: Полковник по сходной цене

— Еще? — осведомилась официантка. — А то холодное пиво скоро кончится. Это сейчас еще рано, а через часок набегут за холодненьким со всех вагонов — жара-то какая стоит.

— Еще одну, — попросил Гарик, — нет, лучше две. Три… Сначала две, а потом еще одну, чтоб не грелось.

«Девять лет назад, — вспоминал Гарик, допивая третью бутылку пива, — ко-гда я двадцатилетним пацаном прогуливался в парке с какой-то девушкой… Странно, сейчас я имени даже ее не помню…

А тогда в парке Победы, неперестроенном еще парке Победы, трое юных амбалов, распираемые сокрушительным юношеским либидо, изъявили желание с моей девушкой пообщаться, опрометчиво не поинтересовавшись, между прочим, как я сам к этому их желанию отнесусь.

А я к этому их желанию относился крайне отрицательно, о чем открыто заявил.

— Ну, ничего, — вслух рассудили ребята. — Это, дескать, твое сугубо личное мнение.

— Как это? — удивился тогда я, еще не вполне понимая, что сейчас произойдет.

— А вот так! — пояснили они мне и крепко приложили металлической цепью от собачьего поводка по голове.

На несколько секунд я полностью отрубился, а когда с трудом вскарабкался на корточки, сфокусировав взгляд на непроницаемых лицах амбалов — как закрытые калитки — и на окружающей плывущей действительности, понял, что гордое звание кандидата в мастера спорта по боксу придется оправдывать не только в институтском спортзале на ринге с дешевым брезентовым покрытием.

И подоспевшие через пятнадцать минут дружинники поднимали с асфальтовой дорожки две жертвы юношеского сексуального томления — один убежал.

И девушка, кстати, тоже убежала.

Один из дружинников вдруг, подпрыгивая, пошел по аллейке прочь, странно оглядываясь на меня, прислонившегося к дереву неподалеку — я унимал кровь из сильно рассеченного цепью лба.

Остальные дружинники негромко переговаривались между собой, поглядывая на меня, вероятно, как я тогда подумал, потрясенные моей боксерской подготовкой. Я их тогда — дурак — скромно не замечал.

Через пару минут подошли уже настоящие милиционеры. Я, наивно полагая услышать слова восхищения моим спортивным мастерством, застенчиво улыбаясь, оторвался от дерева и шагнул им навстречу.

Но, вместо того чтобы произнести слова благодарности и пообещать золотые часы за доблесть, милиционеры повели себя странно — один из них зашел мне за спину, как бы страхуя своего сослуживца, который ловко надел на меня наручники и подмигнул зачем-то еще дружинникам».

Гарик вздохнул и с трудом подавил начавшуюся вдруг дрожь. Он поставил на угол стола пустую бутылку, открыл очередную и закурил.

«А потом началось совсем что-то нелепое, несуразное и страшное. Меня привели в опорный пункт милиции, находящийся в том же парке, позади пивного ларька, посадили в узкую камеру с одной стеной из сплошной решетки, где я просидел два часа в полном недоумении.

И только через два часа немолодая и дебеловатая тетенька, наложившая повязку на мою разбитую голову, объявила, что, в общем… ну, короче говоря, ты, парень, человека убил.

Я не знал тогда, что и думать, даже не понимал поначалу, что, собственно, происходит…

Это заявление в полной мере я осознал только спустя четыре месяца, проведенные мною в следственном изоляторе, на заседании суда, который в один день вынес приговор мне, Игорю Анатольевичу Парамонову, такого-то года рождения, ранее не судимому, — три года лишения свободы с отбыванием наказания в исправительно-трудовой колонии общего режима…»

— Впрочем, как знать, — пробормотал Гарик, потушив докуренную сигарету в пепельнице. — Если бы не этот убитый, если бы не зона, то разве я стал бы тем, кем стал теперь? Вряд ли…

«Два с половиной года заключения прошли на удивление быстро. И ранней сырой весной, вечером, условно-досрочно освободившийся Игорь Анатольевич Парамонов, то бишь я, ехал в троллейбусе с майором МВД Герасименко. Нам было в одну сторону ехать домой.

— Ну и чем заняться думаешь? — вдруг спросил молчавший с самой остановки майор.

— Пойду в милицию работать, — неожиданно для себя объявил я и только потом понял, что это решение сложилось у меня уже давно. Еще во время отсидки, в камере, рассчитанной на пять человек, забитой пятнадцатью гнусными харями. Нет, наверное, это не было естественным моим желанием оказаться по ту сторону моего тогдашнего мира — проще было бы стать „смотрящим“ — стукачом в камере. Но тем не менее…