Марио Пьюзо - Дураки умирают

Но Армейский резерв мог принять на службу только определенное число желающих. На каждое место претендовала сотня кандидатов, и Вашингтон ввел систему квот. Каждый месяц я мог записать тридцать человек. Как говорится, кто не успел, тот опоздал.

Вскоре в моем списке значилась чуть ли не тысяча фамилий. Я не манипулировал с ними. Те, что стояли наверху, каждый месяц вставали в строй резервистов. И право вносить какие-либо изменения принадлежало моим боссам, армейскому майору, занимавшему должность советника, и подполковнику резерва, который командовал моими подразделениями. Иной раз они протаскивали кого-то на самый верх. Когда они давали такое указание, я не протестовал. Зачем? Я лишь отбывал на работе время. Только для того, чтобы получить чек.

Напряжение, однако, нарастало. В армию призывали все больше народу. Куба и Вьетнам уже маячили на горизонте. Примерно в это время я заметил, что дело нечисто. Наверное, все зашло очень далеко, раз уж я обратил на это внимание, поскольку ни работа, ни что-либо связанное с ней меня не интересовали.

Фрэнк Элкоре, старше меня по возрасту, женатый, с двумя детьми, имел тот же чиновничий разряд государственной службы, что и я. Мы работали параллельно и автономно. У него были свои подразделения, у меня — свои. Однако он приезжал на работу на новом «Бьюике», который ставил на стоянку, выкладывая в день по три доллара. С другой стороны, он служил в Армейском резерве сержантом и зарабатывал еще сотню долларов в год. Он делал ставки на все игры: футбол, бейсбол, баскетбол, и я знал, в какие суммы обходится это увлечение. Поэтому задавался вопросом: а откуда у него такая прорва денег? Когда пытался выяснить у него, он отшучивался и говорил, что обдирает своего букмекера как липку. Но в этом я как раз разбирался, а потому понимал, что он вешает мне лапшу на уши. И пришел день, когда он пригласил меня на ленч в хороший итальянский ресторан на Девятой авеню и выложил карты на стол.

— Мерлин, — спросил он за кофе, — сколько человек ты записываешь в месяц в свои подразделения? Какую квоту ты получаешь из Вашингтона?

— В прошлый месяц оформил тридцать человек, — ответил я. — Квота меняется от двадцати пяти до сорока, в зависимости от того, скольких увольняют из резерва.

— Места в резерве стоят денег, — заметил Фрэнк. — Ты мог бы неплохо на этом зарабатывать.

Я ничего не ответил, и он продолжил:

— Позволь мне использовать пять твоих вакансий в месяц. Я буду давать тебе по сотне баксов за каждую.

Меня его предложение не заинтересовало. Да, мой месячный доход возрос бы в пять раз, но я покачал головой. За всю свою взрослую жизнь я не совершил ни одного нечестного поступка. А уж брать взятки считал ниже своего достоинства. В конце концов, я был творцом. Великим писателем, стоящим в шаге от всемирного признания. Совершая нечестный поступок, я становился злодеем. Разве я мог замарать свой девственно чистый образ? Пусть моя жена и дети жили на грани нищеты. Пусть мне приходилось работать по вечерам, чтобы свести концы с концами. Честность я ставил превыше всего. Хотя мысль о том, что есть люди, готовые плавить деньги за то, чтобы служить в армии, меня позабавила.

Фрэнк не сдавался.

— Никакого риска нет. Эти листы с легкостью можно менять. Общего-то списка не ведется. Тебе даже не придется брать у парней деньги или договариваться с ними. Я все сделаю сам. Ты будешь их оформлять после того, как я дам «добро». А потом получать от меня деньги.

Я сделал нехитрый расчет. Раз он соглашался дать сотню мне, значит, вторую он клал в карман. Он имел свою квоту — пятнадцать позиций. Помноженные на две сотни, они давали три тысячи в месяц. Я понимал, что он не может использовать все пятнадцать позиций. У командиров его подразделений тоже были знакомые, которым хотелось помочь. Политические боссы, конгрессмены, сенаторы не хотели, чтобы их дети служили по два года. Они лишали Фрэнка куска масла, и он, естественно, злился. Ему оставалось лишь пять позиций в месяц. Однако и тысяча баксов в месяц, с которой не надо платить налоги, не такой уж плохой навар. Но я все равно отказался.

Но есть много доводов, которыми ты оправдываешься перед собой, когда все-таки преступаешь закон. Я создал себе некий образ честного человека, который никогда не лжет и не обманывает своих сограждан. Который ради денег не сделает ничего противозаконного. Я видел себя таким же, как мой брат Арти. Но Арти был честен до мозга костей. Он ни при каких обстоятельствах не мог стать преступником. Арти рассказывал мне, какому нажиму он подвергался на работе. Химик-исследователь Федеральной администрации по контролю за продуктами питания и лекарствами, он занимал достаточно высокое положение. Деньги ему платили весьма приличные. Проверки он проводил абсолютно беспристрастно и зачастую выдавал отрицательные заключения на лекарства, допущенные к выходу на рынок его коллегами. К нему не раз обращались представители крупнейших фармакологических компаний, предлагая работу, за которую он мог получать гораздо больше. При условии, что он проявит больше гибкости. Арти не шел ни на какие компромиссы. Наконец один из препаратов, которые он забраковал, получил разрешение на продажу. Фармакологическая компания добилась этого, действуя через голову Арти. А годом позже препарат изъяли из продажи из-за токсических эффектов, приведших к смерти нескольких пациентов. Вся эта история попала в газеты. Какое-то время Арти ходил в героях. Даже получил высший разряд государственной гражданской службы. Но ему дали понять, что дальше пути не будет. Что он никогда не станет начальником управления, потому что не понимает политических аспектов деятельности администрации. Его это нисколько не волновало, а я только гордился своим братом.