Вера Русанова - Пьеса для обреченных

Он лежал на дощатом полу и мутными, остекленевшими глазами смотрел в потолок. В тусклом свете рампы его лицо казалось желтым, как у старой восковой куклы, а улыбка, застывшая на губах, — на удивление мудрой и насмешливой. Концы размотавшегося синего шарфа напоминали переломанные крылья диковинной птицы. В пугающей, вязкой тишине отчетливо слышалось нудное поскрипывание дурацкого механизма там, внизу, под старыми, облезлыми досками.

Сцена по-прежнему медленно вращалась вместе с декорациями. А он лежал между нагромождением картонных булыжников и чахлым деревцем с марлевой потрепанной листвой. Лежал с невыразимой актерской естественностью, как будто только что закончил читать финальный монолог какой-то трагедии и умер согласно роли. Его голова была неловко запрокинута, рука с серебряным перстнем на пальце судорожно сжимала ствол бутафорской березки. Мизансцена получалась отличная. И он сам наверняка похлопал бы ее автору, если б мог. Но он уже не мог ничего: ни завидовать, ни радоваться чужому успеху, ни тискать по углам молоденьких артисток. Из его груди торчала длинная, матово поблескивающая рукоятка ножа, по рубахе расплывалось неровное бурое пятно. А воздух постепенно пропитывался липким и тошнотворным запахом свежей крови.

Было около полуночи — время теней и призраков. Он лежал и улыбался мертвой улыбкой балаганного Петрушки. Как будто там, на потолке, среди стропил и балок, видел что-то такое, чего не дано увидеть тем, кто пока еще жив…

Витька Сударев приехал в среду, восьмого сентября, с некоторой брезгливостью поставил спортивную сумку на тумбочку в моей прихожей, оглядел квартирку и протянул:

— Н-да… За апартаменты, наверное, в месяц платишь не меньше долларов пятисот? Или баксов? У вас ведь тут в столицах все в баксах, правда?

Фраза была прямо-таки напичкана иронией, как рождественский гусь яблоками. Во-первых, мое временное жилище (однокомнатная малосемейка с совмещенным санузлом и газовой колонкой на кухне) вид имело откровенно убогий и тянуло рубля на три от силы. Во-вторых, находилось совсем даже не «в столицах», а в подмосковных Люберцах, до которых от метро надо было еще двадцать минут пилить на маршрутке. Но особая тонкость юмора заключалась в том, как Сударев, старательно и смешно артикулируя, выговаривал слово «бакс». Этим как бы подчеркивались его сибирское простодушие и близость к народу.

Простой сибирский парень Витенька Сударев свободное время посвящал таким народным сибирским забавам, как сауна, казино и боулинг, а вот словами «бакс» и «цент», действительно, чаще пользовались его заместители. Именно они непосредственно контролировали оптовые закупки туалетного мыла и дешевой косметики на московских и питерских фабриках, а также их рознично-оптовую продажу в Новосибирске. Сударев, в силу своего директорского положения, осуществлял общее руководство.

Правда, в душе Витенька был художником, а совсем даже не мылоторговцем.

С моим Пашковым они частенько беседовали о литературе вообще и поэзии в частности. Когда Сережа со своей журналистской позиции пытался критиковать сударевские пробы пера, Витина жена скучно и со значением замечала:

— Конечно! Всегда проще опустить друга, чтобы хоть таким образом подняться до его уровня и почувствовать, что тоже кое-что значишь.

Пашков не обижался, а Сударев так и вовсе не обращал на супругу внимания. Он считал ее глупой толстой курицей. Меня он считал глупой тощей курицей. К тому же дешевой актриской. Поэтому его сегодняшний визит вызывал здоровое изумление. А еще тоску. Витька был другом Сергея. А любое напоминание о Пашкове до сих пор погружало меня в мрачную меланхолию…

Сударев тем временем поправил перед зеркалом прическу, смахнул невидимые пылинки с лацканов светлого, буклированного пиджака и спросил:

— Пойдем где-нибудь пообедаем, что ли?

Я пожала плечами и через десять минут вернулась в прихожую уже не в халате, а в платье мышасто-серого цвета с небольшой перламутровой брошью на плече. Конечно, вариант не ресторанный, но, во-первых, было очень сомнительно, что Витенька поведет меня дальше ближайшего кафе, а во во-вторых, профессиональная необходимость одеваться сексуально и вызывающе в последнее время сильно утомляла.