Виктория Платова - Смерть в осколках вазы мэбен

Какой удивительной фантазией нужно обладать, чтобы подобрать такие краски! Вазы не были гладкостенными, на них словно пролегли трещинки и выступы. Острые камешки, окрашенные в разные цвета, служили им украшением.

— Это и есть вазы мэбен, — сказал Иванов. — Карчинский взял форму, а потом воспользовался техникой, применимой.для сосудов сангам [12], — инкрустация разноцветными глинами, но, кроме этого, использовал камушки, кусочки дерева, стекла, раскрашивал их в разный цвет. Свои вазы мэбен Володька послал на выставку в Национальный музей Кореи. Оттуда прислали благодарственное письмо. Время от времени он посылает свои работы в Корею — и там их встречают на ура.

— Кто это тут меня расхваливает во весь голос? — раздался низковатый приятный баритон.

Мы с Ивановым одновременно повернулись к владельцу уверенного голоса. Авангардист смутился, а я смотрела на художника, который весьма бесцеремонно меня разглядывал. Под оценивающим взглядом его выпуклых блестящих глаз мне было не слишком уютно. Я упрямо тряхнула головой, собираясь резко ответить, но из-за спины Карчинского показалась физиономия Герта, расплывшаяся в довольной улыбке.

— Познакомьтесь, — наплевав на возникшую неловкую паузу, проговорил он. — Леда, моя подруга и очень талантливая журналистка. Владимир Карчинский — художник.

Мне ничего не оставалось, как протянуть художнику руку и пробормотать:

— Очень приятно.

— Взаимно, — ответил он, склоняясь к моей руке. — Не знал, — добавил он, — что у моего друга, — он выразительно посмотрел на Герта, — такие очаровательные приятельницы. Несомненно, вы познакомились, когда брали у него интервью, я прав?

— Не совсем. — Ко мне вернулась хваленая репортерская нагловатость. Со знаменитостями и звездами иногда нужно держаться именно так — независимо и нагловато. — Мы познакомились задолго до того, как он начал раздавать автографы и давать интервью.

— Как интересно! — Карчинский мягко потянулся к моей руке, но я незаметно убрала ее и немного отодвинулась.

— Обычная история, — проворчал Герт. — Мы и вправду знакомы чуть не тысячу лет. Но дело-то совсем не в этом. Леда заинтересовалась твоей выставкой, хочет написать о тебе статью.

— Неужели? — наигранно удивился Карчинский. — Если это так, то я удивлен и обрадован. К тому же я просто рад нашему знакомству. — Его глаза раздевали меня неторопливо и цинично, не оставляя ни малейшей возможности прикрыться.

— Почему же вы так рады? — резковато спросила я, продолжая придерживаться снисходительно-нагловатого тона. — Ведь у вас, вероятно, не раз брали интервью.

— Конечно, конечно. — Карчинский мягко улыбнулся. — Просто вы мне очень понравились, вы интересная женщина, с таким красивым лицом и фигурой. К тому же у вас такое необычное имя.

Еще один! И опять про имя, далось оно им, будь неладно.

Хотя, с другой стороны, Лидия Стародубцева звучит не в пример малопривлекательнее. И про лицо не забыл упомянуть, и про фигуру. Ну и жук все-таки. Будто голую выставил на всеобщее обозрение. И Герт тоже хорош! Когда не надо, лезет с разговорами, а когда надо — язык в одно место упрятал. И художник-авангардист Иванов, который добровольно взял на себя роль гида, куда-то испарился. Я даже по сторонам посмотрела, но он улизнул так незаметно, словно растворился среди картин. Странный тип, что и говорить. Но все-таки он мне чем-то понравился.

— Леда хотела бы поговорить с тобой о твоих картинах, — Герт прорезался как нельзя более вовремя.

— Разумеется, — Карчинский неторопливо кивнул, — но здесь, пожалуй, неудобно, давайте пройдем в комнату. Она называется комнатой отдыха, там и можно будет побеседовать.

Не обращая внимания на свою многочисленную свиту, нескольких молодых людей в строгих темных костюмах, этих секьюрити любого преуспевающего человека, восторженных немолодых девиц, готовых всю свою жизнь положить на алтарь искусства и служить мастеру и день, и ночь любым способом, различных лиц обоего пола, распространяющих вокруг запах дешевой парфюмерии, которые мнили себя друзьями художника, Карчинский предложил мне руку и повел по залу мимо своих работ, красноречиво говоривших о весьма необычном и своеобразном таланте мастера.

Комната отдыха, в которую он повел нас, располагалась на третьем этаже.

В маленьком уютном помещении ничто не напоминало о модерне, напротив, вошедший сразу попадал в мощные объятия русского барокко, все вокруг было внушительным, помпезным и вычурным. Тяжелые бархатные портьеры с бахромой, толстый ковер с упругим ворсом того же темно-бордового цвета с черными и золотыми цветами. Массивные бронзовые подсвечники, статуэтки резвящихся фавнов и нимф, украшающие небольшой столик, большие мягкие кресла, манящие окунуться в их мягкую разверстую полость и обещающие долгожданный отдых. Конечно же, бронзовые часы с обнаженными грациями, не замечающими стремительно бегущего времени. В этой комнате время замирало, начинало неторопливо и тягуче просачиваться минутами, словно призывая забыть о нем совсем.