Андрей Воронин - Слепой. Приказано выжить

Нет, подвешенное к дубовой ветке зеркальце не было шуткой, как не был шуткой и замеченный генералом «БМВ» с номерами от давно пущенного на лом мусоровоза. Если бы его всерьез намеревались убить, вместо зеркальца он увидел бы в дубовой кроне настоящий оптический прицел — разумеется, если бы вообще успел хоть что-нибудь увидеть. Но никакими шутками тут все равно не пахло; предупреждение — вот что это было такое.

Не надо, ох, не надо было распускать язык! Попытка слегка прощупать Политика вполне предсказуемо вылезла генералу боком. В тот раз Политик открытым текстом дал понять, что Николай Фомич слишком много на себя берет. Не будучи законченным недоумком, генерал внял доброму совету и притих, как мышь под веником, на время даже прекратив работу по сбору компромата на Пермякова. Но Политику, по всей видимости, этого показалось мало; возможно также, что сам Николай Фомич что-то недопонял и не учел чего-то, что имеет в глазах Политика важное, первостепенное значение. Но что бы это, черт его дери, могло быть?!

Способ это выяснить существовал только один. Генерал смутно догадывался, чего именно от него ждут: чтобы он валялся в ногах и лизал Политику ботинки, вымаливая прощение. Валяться и так далее ему было не привыкать, но сначала следовало принять необходимые меры на тот случай, если он ошибся, и зеркальце на дубе было попыткой проверить надежность его обороны.

Так возник наряд полиции, который с заката до самого утра кормил комаров под дубом. Утром, перед тем как отправиться на службу, Николай Фомич позвонил в местный лесхоз, представился, не забыв упомянуть свое звание и должность, и договорился о том, чтобы дуб спилили — любым способом, за любые деньги, но только чтобы немедля, сегодня же, чтобы к его возвращению от ненавистного дерева остался только пень размером с обеденный стол. На том конце провода осторожно напомнили, что он, Николай Фомич, лично настаивал на присвоении данному конкретному дереву статуса охраняемого государством природного памятника. Бумаги вот-вот придут, сказали ему, — нам звонили из инспекции и строго-настрого наказали приглядывать, чтобы «генеральский» дуб кто-нибудь не повредил.

Сдержав естественный, но неразумный порыв обложить собеседника семиэтажным матом, Николай Фомич пообещал лично уладить формальности и повторил: плачу, сколько понадобится, но только чтобы к вечеру дуб не торчал над оградой, а, как минимум, лежал. Пусть на том же самом месте, с разделкой и вывозом я никого не тороплю, но чтобы непременно по горизонтали! Чем отличается горизонталь от вертикали, знаете? Ну, вот и превосходно. Так я на вас рассчитываю!

Политику он позвонил уже из машины. Пермяков долго не брал трубку, а когда все-таки взял, в его голосе звучало холодное недоумение, как будто генерал Васильев, верный, незаменимый Мент, был последним человеком на планете, которого он ожидал услышать. Как будто, мать его, уже записал Николая Фомича в покойники и успел благополучно о нем забыть.

Масла в огонь овладевшего им раздражения подлил мотоциклист, который, поравнявшись с генеральской машиной, какое-то время держался рядом и, повернув вправо безликую пластиковую тыкву шлема, смотрел прямо на Николая Фомича сквозь два слоя покрытого густой тонировкой стекла и пластика. Разглядеть что бы то ни было сквозь такую плотную завесу он, разумеется, не мог, но его наглое поведение выводило генерала из душевного равновесия. Дополнительно и очень неприятно его кольнуло то обстоятельство, что на бензобаке мотоцикла красовалась эмблема «БМВ», да и цвет у этого зверя был тот же, что и у вчерашней машины, — черный.

Старательно контролируя эмоции, чтобы Политик ни о чем не догадался по его голосу, Васильев попросил о личной встрече — да нет, пожалуй, не о встрече, а об аудиенции.

— Не знаю, — вяло, будто через не хочу, ответил Пермяков. — Вообще-то, я занят…

— Очень вас прошу, — проникновенно произнес Васильев. — Это очень важно!

— Для кого?

— Для меня, — упавшим голосом признался Мент. — Но и для вас тоже, — одумавшись, добавил он.

При самом плохом раскладе Пермяков мог наотрез отказать или просто повесить трубку. Расклад средней паршивости предусматривал униженное бормотание типа: «Не стреляй, Иванушка, я тебе еще пригожусь!» Но Пермяков, честь ему за это и хвала, избавил Николая Фомича от тягостной необходимости издавать бессмысленный детский лепет, после продолжительной паузы сказав:

— М-да?.. Что ж, давай встретимся. Бывший клуб «Фортуна» знаешь? Приезжай к восьми, там и потолкуем.