Валерий Горбунов - Секреты для посвященных

— Ну и что тут плохого? — спросил Лихо. — Я не дядя из Полтавы. Дружба дружбой, а служба службой. И стыдиться мне моего генеральского мундира не пристало. Я его по́том и кровью заработал. И замарать, слава богу, не успел…

— Знаю, знаю.

Вера Никитична вскочила со стула, подошла к мужу со спины, поцеловала в редеющую макушку. У нее был виноватый вид. Раскомандовалась баба, полезла не в свое дело…

Вера Никитична выкладывала из банки в хрустальную вазочку душисто красное смородиновое варенье. На кипящем чайнике, позвякивая, подпрыгивала крышка, шелковый абажур высвечивал нарядный круг стола, уставленный посудой.

«Хорошо здесь, уютно», — думал Вадим. Но не может же он провести всю свою жизнь на теплой и сытной генеральской кухне!

— Товарищ генерал! Разрешите обратиться.

— Обращайся, солдат.

Дик ведет машину, Лихо, глядя в окно на пробегающие мимо зеленые деревья, перекатывает во рту ландринку, борется с привычкой курить.

— Я вот по телеку видел в красном уголке… про Америку. У военной базы собрались люди, хотели остановить поезд с боеприпасами. В знак протеста против помощи контрас в Никарагуа. А поезд не остановился, и одному человеку ноги отрезало.

— Форменное безобразие, — комментирует услышанное Лихо. — Вот вам хваленая американская демократия в действии. На словах превозносят волю народа, а на деле нагло ее попирают.

— Я не о том, — говорит Дик.

— А о чем?

— Почему в Америке всюду демонстрации за мир и разоружение? А у нас нет. Тишь, да гладь, да божья благодать.

— Не понял, — нахмурив кустистые брови, говорит Лихо.

Дик продолжает:

— А наш народ разве за войну?

— Конечно, нет. У нас таких дурней нема.

— Так почему мы не выходим на улицу с плакатами?

— Да ты мозгой пошевели, солдат. Кого нам с тобой призывать к разоружению?

— Как кого? Правительство. Американцы же свое призывают…

— Так то американцы! У них правительство какое? Антинародное. А у нас?

— Что у нас?

— Будто не знаешь. У нас правительство выражает волю народа.

— А откуда оно знает нашу волю, если мы ее не выказываем? На демонстрации и митинги выходим только по команде, своих лозунгов и плакатов не вывешиваем.

— Разве в демонстрациях и митингах дело? Наше правительство тысячами нитей связано с народом.

Дик дерзко перебивает генерала:

— Слыхали. До перестройки. А потом выяснилось, что не народ управляет правительством, а правительство народом. Как хочет, так и вертит. Потому-то и затеяли перестройку. Чтобы было наоборот…

Генерал морщит лоб, размышляет. Конечно, проще всего прикрикнуть на солдата, обругать его, заставить замолчать. Многие командиры, для него это не секрет, так и поступают. Многие, но не он. Есть только один способ добиться того, чтобы люди тебе верили. Говорить им правду. Вот он и думает, что сказать этому парню.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду. Да, надо признать, долгие годы в стране допускались серьезные извращения ленинской политики. Сталинское правительство действовало от имени народа, а подлинные его интересы игнорировало.

— А как определить, какие интересы подлинные, а какие не подлинные, если мы будем молчать?

— Ты вроде бы не молчишь, — с усмешкой говорит Лихо. — Рядом с тобой генерал сидит, твой начальник, а ты его атакуешь и в лоб, и с фланга. Только не пойму, чего добиваешься? С лозунгами на демонстрацию хочешь ходить? Так потерпи немножко: вот отслужишь, вернешься домой и иди митингуй, если душа просит. Только по мне лучше не митинговать, а работать, жизнь нашу улучшать. Больше толку будет.

— А солдату, выходит, митинговать нельзя?

— Нельзя, браток. Никак нельзя. По уставу не положено. Под трибунал можно загреметь.

Несколько минут длится молчание.

Потом Дик произносит:

— А еще я по телеку видел, как на полигоне Капустин Яр началось уничтожение боевой техники. Подорвали три твердотопливые мобильные ракеты СС-20.

— Три — это только начало, — говорит Лихо. — Всего по договоренности нам придется уничтожить более восьмисот ракет средней дальности. Одни подорвут, другие запустят в космос, а третьи разрежут на части.

— А не жалко? Делали-делали, а теперь сами же уничтожаем.

— Да не только о ракетах речь. Разве не слышал? Армия сокращается на полмиллиона человек. На пять солдат один офицер. Это же ломка скольких судеб… А сколько вооружения пойдет в плавильные печи! Ведь на все это столько сил затрачено, столько средств! Честно скажу, мне как профессиональному военному, всю жизнь проходившему в шинели, жалко. Но умом понимаю. Мир-то изменился. Раньше считалось: чем больше техники, тем лучше. А теперь принцип сверхвооруженности летит ко всем чертям. Переходим к новому принципу — разумной достаточности для обороны. Безопасность на компромиссной основе. Словом, тот же паритет, но на более низком уровне. Понятно я говорю, солдат?