Иван Шевцов - Крах

— Для полного счастья нужно не так уж много: любить и быть любимой, — ответила она, сверкнув горящими глазами, и продолжала: — Все остальное — достаток, тряпки, дачи, машины — они вторичны и без взаимной любви ничего не стоят. Поверьте, я убедилась в этом на собственном опыте.

Силин слушал ее с замиранием сердца и пытался в ее словах найти ответ на волнующий его главный вопрос: а любит ли она его? Спросить напрямую не решался, однако помнил ее слова: «Вы мне нравитесь, даже больше». Что означает это «больше»? Во всяком случае, оно обнадеживало.

Телефонный звонок прервал их такую важную, волнующую беседу. Звонил Василий Иванович.

— Здравствуй, Танюша. Ты дома? А я из автомата, от ВДНХ. На митинге был. Хочу к тебе подойти. Иду. Тебе ничего не надо из продуктов? По пути могу захватить.

Холодильник у Тани был полон.

— Сейчас придет отец. Он с митинга. Расскажет. Он у меня активно политизирован, ни одного патриотического митинга не пропускает, — пояснила Таня. — Думаю, вы найдете с ним общий язык. Правда, он резковат, придерживается крайних взглядов и неисправимый сталинист. Заочно он вас знает: я ему рассказывала. — Таня давно хотела познакомить Силина с отцом и теперь была рада случаю. Она говорила ему и о суде, и о ранении Силина.

— Ничего, поладим, — сказал Силин и подумал, как Василий Иванович посмотрит на их отношения с Таней: обычно родители в этом деле придирчивы и ревнивы.

Таня поставила прибор для отца и водку: шампанским Василий Иванович пренебрегал.

Прошло не больше десяти минут, как появился собственной персоной отставной полковник милиции. Он был слегка возбужден то ли от митинга, то ли от быстрой десятиминутной ходьбы.

— Папа, у меня гость, — предупредила его еще в прихожей Таня, а когда Василий Иванович вошел в гостиную, представила: — Знакомьтесь — Константин Харитонович Силин, мой большой друг, судья и, можно сказать, именинник: мы сегодня сняли повязку с его раны. И вот по этому поводу решили… — Она не закончила фразу, улыбнулась.

И Силин и полковник обратили внимание на ее слова: не просто «друг», а «большой друг».

— По рассказам Тани я вас именно таким и представлял, — сказал полковник весело и приподнято. — Значит, рана залечена и вы снова в строю.

— Выходит, так.

Василий Иванович налил себе полную рюмку водки и, не садясь за стол, стоя произнес:

— За ваше исцеление, за знакомство! — Он отпил половину, поставил рюмку на стол, торопливо прожевал кусочек ветчины и продолжал: — Я сейчас был на митинге. Сегодня целых три митинга: профсоюзы собрали беспартийных, коммунистов — Зюганов и «Трудовая Москва» Анпилова. Это все на одной площади, но с разными трибунами и с разными лозунгами. А на Лубянке митинговали демократические отбросы, или «выбросы», как они себя называют, разные «мемориалы». Одним словом, произраильско-проамериканская шваль, типа Новодворской. Кстати, народишку у них не густо, как впрочем и у профсоюзов. Они же, наши профсоюзы, всегда были лакеями при властях. Так и сохранили за собой эту должность. И вот это меня удивляет и возмущает: народ нищенствует, заводы закрываются, безработица, а они, видите ли, вне политики, как бараны идут за своими продажными лидерами. — Он говорил приподнято, возбужденно, ему хотелось излить свою душу тому, кто его понимал, хотя он мог и поспорить. Он взял бутылку шампанского, налил в фужер Силину, плеснул немного Тане, чокнулся — за Россию, за Советский Союз. — Силин одобрительно кивнул и сделал два глотка, а Василий Иванович, захватив инициативу, продолжил: — Самая мощная демонстрация была у коммунистов и по численности, и по содержанию.

— Это у кого же: у Анпилова или Зюганова? — уточнил Силин, хотя и догадывался, кого имеет в виду полковник.

— Да какой из Анпилова коммунист? — презрительно поморщился Василий Иванович. — Амбициозный мальчишка. Называется «Трудовая Россия» и «Трудовая Москва», а в рядах его одни старушенции да предпенсионные домохозяйки. Рабочих-то нет. И молодежи нет. Лозунги правильные, портреты Ленина и Сталина, красные знамена — это хорошо, я «за». Но зачем же отстраняться от коммунистов, от Зюганова? Это же общее дело, общие цели. Вы не согласны? — уставился на молчавшего Силина.

— Конечно же, достойна сожаления разобщенность коммунистов, — проговорил Силин. — Все хотят быть лидерами, а данных для лидерства нет, у того же Анпилова.

— А у Зюганова? Его же называют оппортунистом, — заметил Василий Иванович, — соглашателем.