Владимир Полудняков - Не убий - Повести; На ловца и зверь бежит - Рассказы

Надо это просто подтвердить для себя, и все. Что для этого делать, подумаем завтра, решил он. Определенность собственных намерений и поступков всегда поднимала ему настроение. Он знал, что следует сделать: найти Лену. Вернее, не так: ознакомиться с делом и убедиться, что погибла другая девушка. «Господи, какой цинизм — ужаснулся Стас, — будет ли легче оттого, что это не Лена…» Он слукавил перед собой, ведь именно это было бы для него самым желанным.

Как адвокат он понимал, что даже получить доступ к делу будет непросто. Расследование приостановлено, обвиняемого нет, а значит, нет и защитника. С какой стати какой-то адвокат интересуется делом, по которому проводится розыск? И не имеет значения, ведется ли розыск на самом деле или нет. Оставалось одно — подключить к этому сокурсников, которых немало и в прокуратуре, и в милиции. Правда, общались редко, от случая к случаю, но он рассчитывал на студенческую солидарность. Стас вспомнил, что совсем недавно Людмила Зайцева, прокурор-криминалист, просила его взять надзорное дело ее знакомой. Он позвонил ей. Зайцева охотно откликнулась на его просьбу, ведь незаконного тут ничего не было, секретов никаких, а зачем ему это надо, ее не интересовало. Через два дня она сообщила Стасу, что дело об убийстве Колосковой в Зеленогорске — глухое дело, находится в производстве следователя Мартынова. И что Мартынов с удовольствием отдал его ей для изучения. Стас может прийти в любое время и почитать.

Зайцева оставила Арнаутского в своем маленьком кабинетике и ушла на совещание к заместителю прокурора города. Часа на два, сказала она. На обложке толстого дела, страниц триста, было написано: «Уголовное дело №… об убийстве Колосковой Елены». Его рука задрожала, когда он взялся за твердую, глянцевую корочку и раскрыл ее. Надежда исчезла: на внутренней стороне обложки была приклеена цветная большая, тринадцать на восемнадцать, фотография Лены. Она! Это была та самая девушка, с которой он был знаком всего 15–20 минут восемь лет тому назад. Снимок великолепный: живое лицо, голубые веселые глаза, длинные волосы, прядка волной подчеркивала высокую грудь, очаровательная, нежная улыбка… Он узнал ее сразу. Даже платье то же самое…

Арнаутский закрыл глаза и привалился к спинке стула. Впервые в жизни он почувствовал, как болит сердце. Прихватило так, что казалось — не отпустит. Несколько минут прерывисто дышал, пытаясь унять боль.

Сколько уголовных дел он уже провел, — наверное, около трех десятков. В их основе были разные события, от комических, когда обалдевший от перепоя Гурчин, задумавший украсть что-нибудь у соседки, по пьянке, через окно первого этажа, залез в собственную комнату и сам у себя украл покрывало и скатерть, до жутких трагедий, когда тридцатилетняя Кондакова ночью из ревности убила топором спящего мужа-красавца и, чтобы он никому не достался, разделала на пятьдесят кусочков. Она была признана судом невменяемой. Навидался и наслышался он за это время всякого. Но все это было страшной, но неизбежной спецификой профессии и не вызывало тяжелых потрясений. Иначе бы он не смог работать. А здесь, — здесь было другое. Здесь было личное. И справедливыми уже казались брошенные в отчаянии слова, которые ему приходилось слышать от других: «А если бы у вас убили жену, растерзали дочь, как бы вы себя чувствовали на нашем месте?! Защищаете бандитов…»

Он сделал глубокий вдох. В груди стало легче. Резко выпрямился. Глаза на фотографии притягивали. Он смотрел в них, смотрел и не мог оторваться, как тогда на вокзале и потом, на лесной дороге. Ему стало не по себе от того, что ждало его на следующих листах дела. В смятении он уговаривал себя, что не надо ворошить эту страшную историю. Незачем. Что, где и как произошло — для него понятно и так. Почему и кто — никто не знает, он тоже. Отчего же близкие, родные всегда хотят знать самые страшные подробности смерти, детали обстоятельств гибели? Ведь не от простого любопытства… И мучаются, и страдают, узнав. Но так же страдают, мучительно представляя себе, как встретил свою смерть родной человек, если он пропал или неизвестно, отчего погиб. И, пожалуй, в этой неопределенности ужас не меньший, чем в знании того, как все было на самом деле.

Стас ощущал нечто подобное. Девушка, так поразившая его тогда, вновь вернулась к нему всколыхнувшим его воспоминанием чистоты и светлости ее облика. Он уже знал, что не уйдет, пока не прочтет, не увидит все сам, лично, в этих казенных, сухих бумагах. Это нужно было ему, не ей. Он вдруг почувствовал, что Лена для него не чужой человек, что она — часть его жизни, хотя о причине этой близости, связи между ними он еще не догадывался. Тогда, восемь лет назад, лишь первые месяц, два он ощущал беспокойство, какую-то неуютность в душе, порывался даже искать Лену, но эти порывы поборол. А потом в течение всех этих лет не вспоминал ни Лену, ни тот август. Она даже ни разу не приснилась ему. Но оказалось, что в глубине, в подсознании, она всегда в нем жила, если одно лишь случайное упоминание о трагедии в Зеленогорске перевернуло все, заставило его с головой броситься в прошлое, начать поиски с неясным финалом.