Татьяна Степанова - Ключ от миража

— Ах, не надо мне говорить. Я все теперь понимаю, все! Эти поздние звонки, эти твои странные вечерние уроки… Да кто он вообще такой? Он же еще мальчишка! А ты, потеряв всякий стыд, бегаешь за ним, прилюдно вешаешься ему на шею!

— Мама, ну зачем ты так?!

— Ах, оставь, не оправдывайся. Это все теперь не важно. Такое горе, такое несчастье… Я должна была с Клавой пойти, а вместо этого я… — Надежда Иосифовна гневно взглянула на дочь и снова зарыдала. — Такого человека мы потеряли, такое сердце…

— Но ведь это была чистая случайность, что Клавдия Захаровна решила вернуться?

Колосов услышал голос Кати:

— Конечно. Она фотографии забыла дома… Неужели без них нельзя было обойтись? Гонять старого, больного человека…

— Она ведь все время с вами была там, в ЖЭКе? — спросил Колосов, подходя к ним. — Здравствуйте, Надежда Иосифовна, помните меня?

Гринцер горько кивнула, махнула рукой.

— А о чем Зотова говорила с вами, перед тем как вернуться домой? — спросил Никита.

— Да мы просто время ожидания по-стариковски коротали. Вспоминали. Разве вам, молодым, интересно, что вспоминают старики?

— Очень интересно, — сказала Катя громко. — Извините, что вмешиваюсь, я в очереди возле вас стояла и невольно слышала. Зотова вам рассказывала о какой-то давней истории, случившейся в нашем доме.

— Мы говорили о том, что на свете становится страшно жить. Не знаешь, где, за каким углом, ждет тебя безносая с косой.

— Что Зотова конкретно говорила? — спросил Колосов.

— Рассказывала, как много лет назад она вместе с соседкой поймала какого-то хулигана, пьяницу.

— Газовщика? — быстро спросила Катя.

Никита удивленно глянул в ее сторону: о чем это она?

— Нет, — Гринцер покачала головой. — Он был, кажется, слесарем, а газовщиком был не он, а другой. У них в доме… — Тут она вдруг запнулась. — Что я говорю? В нашем треклятом доме много лет назад, когда только Клава с мужем получили квартиру, произошлаужасная трагедия. Среди бела дня на одну квартиру напали. Взрослых дома не было, был только ребенок, совсем крошка. Его зверски убили, зарубили в ванной топором. А из дома украли какую-то мелочь, хлам. Так вот, убийца, как мне Клава рассказывала, попал в квартиру под видом газовщика. Она говорила — тогда по всей Москве газ в дома проводили. Ох, как будто я сама того времени не помню, у нас на «Белорусской»…

Никита почувствовал, как Катина рука больно сжала его локоть.

— Будьте добры, пройдите в кабинет, я вам открою, а то тут душно, толчея, — сказал он быстро Надежде Иосифовне. — Подождите там, и вы тоже, Алла.

— Ну? — он понизил голос до шепота, плотно прикрывая за Гринцерами дверь. — Что такое?

— Никита, я вспомнила… Я все вспомнила! — Катин голос дрожал.

— Что ты вспомнила?

— Я вспомнила, почему мне знаком… Почему мне всегда казалось, что я знаю этот дом на Ленинградском проспекте. — Катя сильно волновалась. — Никита, как же я… Как же это мы с тобой сразу не догадались? Это же дом, где был «МОСГАЗ»!

— Оказывается, мрачные тайны витают не только под сводами средневековых замков где-нибудь в Шотландии, но и в таких вот образцах «зодчества» эпохи развитого социализма и хрущевской оттепели, — Сергей Мещерский, не отрываясь, смотрел на дом. И было непонятно, грустит он или острит по привычке. Они с Катей стояли на противоположной от дома стороне Ленинградского проспекта. Со дня убийства Зотовой истекали уже третьи сутки. Вечерело. Шел снег. Катя плелась с очередного бесконечного совещания совместного оперативно-поискового штаба, созданного Москвой и областью для расследования «дела дома на Ленинградском проспекте». Хотя у этого уголовного дела имелся официальный номер, называлось оно в просторечии теперь именно так.

Мещерский узнал некоторые подробности последних событий от Никиты и приехал прямо из офиса турфирмы.

— Хотя почему это обязательно принято считать, что духи должны обитать исключительно в каких-то старых замшелых развалинах? — сказал он. — Если они есть, эти духи, если уж они берут на себя такой труд возвращаться к нам из небытия через тридцать лет, то они и в остальном оригинальностью не блещут. А значит, как и все на этом свете материальное и нематериальное, они должны инстинктивно тянуться к прогрессу. Ну, хотя бы к таким банальным его проявлениям, как водопровод, канализация, электричество, Интернет, газ… Знаешь, Катя, был у меня школьный дружок Кирюшка Гусев. Он жил в доме на набережной Максима Горького. Так вот, еще в шестом классе Кирюшка нам клялся, что у них в доме бродит призрак Пеньковского. Ну, того самого супершпиона. Он, оказывается, жил в этом самом доме вплоть до своего ареста. Его после суда расстреляли, а труп, говорят, сожгли. Кирюшка наслушался про него историй от соседей и начал нас всем этим подначивать. А Маркуша Марьянов, ну ты же помнишь Маркушу! Он вообще с предками на улице Серафимовича, два обитал. Жуть! Мы когда у него тусовались, так ты не поверишь… Представь — ночь, Кремль на той стороне за рекой, эта серая громада — дом на набережной, гранитные ступени к самой воде. Ей-богу, померещится, как вот-вот подрулит к подъезду черный «воронок» и какого-нибудь бывшего жильца-призрака — в гимнастерке с орденами, с парусиновым портфельчиком — призраки-гэбисты выведут под белы руки из подъезда, запихнут в машину и… Куда едем, товарищ дорогой? На Лубянку, товарищ. Был такой комбриг — и сплыл. — Мещерский вздохнул. — А вообще, наверное, у каждого дома, у каждой многоэтажки в спальном районе есть своя собственная история, свой миф. Необязательно, конечно, все они кровавые, со смертоубийством, есть и простые. Да спроси любого пацана у себя во дворе, и он с ходу тебе расскажет, что вот был тут у нас пару лет назад некий Мишка или Васька, так тому палец в рот не клади и на дороге не попадайся. Говорит-то об обычном дворовом шпаненке, но делает это так, что вся эта история — без пяти минут сага, героический эпос о местном уличном Геракле и его подвигах. Память домов на такие вещи еще крепче людской. Эти стены такое видели… Может быть, они что-то пытаются нам передать. Помнишь, Катя, тебе тогда сразу показалось, будто в этом доме что-то такое…