Татьяна Степанова - Прощай, Византия!

В это время внизу раздался душераздирающий, полный ужаса и боли крик. Это кричала Ирина.

Катя наблюдала за Драгоценным — он вел машину так разухабисто, словно они ехали в Калмыкове в гости или на пикник.

— Ну, придумала: что скажешь, когда мы туда заявимся среди ночи и будем стучать в ворота? Кто в теремочке живет? — спросил он, прикуривая.

— Ничего я не придумала. — У Кати действительно так и не сложилось в голове никакого плана.

— Они ж тебя за спеца по нервным болезням считали. Нет, это ж надо было такое загнуть!

— Вадик, я скажу, что мы ехали мимо и…

— Угу, с симпозиума. Я ехала домой, рогатая луна…

— И я.., ну, просто, как врач, решила проверить состояние мальчика.

— Катя, а ведь вы подозреваете, что там убийца. — Кравченко укоризненно покачал головой. — Как в детском саду, ей-богу!

— В конце концов, там сейчас только Нина и эта девочка Ирина, для нее мое жалкое вранье сгодится.

— Подростки — самые наблюдательные люди, между прочим. А если вернется ее брат — этот, как его…

— Павел?

Катя замолчала, глядя на ночное шоссе. Они проехали указатель «Внуково». До Калмыкова было уже совсем недалеко. Вот и эти немногие километры остались позади. Они свернули на бетонку, освещенную редкими фонарями. Фары высветили темную стену леса, высокий забор, ворота. Кравченко подъехал к ним вплотную и заглушил мотор. Фары погасли. Стало совсем темно.

— А ваших действительно нет, — сказал Кравченко. — Ни одной машины.

— Странно, почему такая темень? — Катя вглядывалась в окно: почему там, в доме, не горит свет?

— Начало первого, спят уж давно твои девицы без задних ног. — Кравченко, хрустя снегом, подошел к воротам. Внезапно он резким жестом подозвал Катю. Подбежав, она не поверила своим глазам: автоматические, работавшие от электричества ворота были открыты.

— Генератор мог полететь. — Кравченко потянул створку ворот на себя. Она бесшумно подалась. — Хотя какой, к черту, там у них генератор, зачем?.. Просто свет вырубили.

В полной тишине они вошли на территорию бывшей госдачи. Аллеи парка были в снегу. Дом казался на фоне этой ночной зимы черной скалой.

— Погоди, стой здесь. Я фонарь забыл. — Кравченко ринулся к машине, оставленной за воротами, и мигом вернулся назад.

— А у тебя разве был фонарь? — шепотом спросила Катя.

— А у тебя? Ты же сюда собиралась. — Он включил маленький карманный фонарик — пятно света, как язычок, лизнуло сугроб.

Увязая в снегу, они добрались до крыльца. Кравченко дернул входную дверь. Она была заперта изнутри.

И в этот момент там, в доме раздался грохот, точно упало что-то стеклянное, тяжелое, большое. А потом уши резанул отчаянный женский вопль.

Разговор следователя прокуратуры Пивоварова с Петром Елецким оказался коротким. Собственно, и не вышло никакого разговора. Чистосердечное признание, как смягчающее вину обстоятельство, как следователь ни старался, задержанного не соблазнило. Колосов наблюдал все эти отчаянные прокурорские потуги со стороны, тревожно ожидая вестей из университета. «Почему этот гад молчит? — думал он. — Он что, не понимает, что при таких уликах, при таком задержании с поличным он обречен. Почему он хочет идти по этому делу один? Какой ему смысл выгораживать Павла Судакова? Неужели из-за денег? Но к чему ему теперь — вот теперь деньги, когда он сядет пожизненно? Или он на что-то надеется?»

Затрещала рация:

— Никита Михайлович, Судаков здесь!

— Где? — Колосов не верил ушам — Он не скрылся?

— Да здесь, в здании университета. Мы его обнаружили выходящим из кабинета профессора Самойлова. — Голос сотрудника, ведущего наблюдение, звучал виновато. — Тут такая уйма народа — мы его едва не потеряли из вида. Какие будут указания?

— Берите его и везите в главк, — жестко приказал Колосов. — Мы со следователем и задержанным тоже едем туда.

Он подошел к Елецкому.

— Павел Судаков задержан, — сказал он хрипло. — Вы встретитесь на очной ставке.

— Нет бинта или платка носового? — тихо спросил Елецкий. Это была первая фраза, произнесенная нормальным человеческим голосом — без мата, стонов и проклятий.

Его разбитые «при разговоре» губы кровоточили. Колосов достал из кармана носовой платок, протянул ему. Потом вспомнил, что у Елецкого скованы наручниками руки.

— Ничего, давай, — Елецкий глянул на него снизу вверх.

Крик в доме подействовал на Катю и Кравченко по-разному: Катя снова кинулась к двери, наглухо закрытой изнутри. Кравченко — к окну на первом этаже.