Татьяна Степанова - Прощай, Византия!

Информация из Можайска, переданная Колосову по мобильному, заставила его остановиться. Пора, пора было остановиться — здесь, на обледенелой темной южнопортовой набережной, иначе…

— Живой еще? Хватит с тебя? — Колосов толкнул лежавшего на земле стрелка ногой.

К игорному клубу вернулись несолоно хлебавши. На месте происшествия работала следственно-оперативная группа, возглавляемая следователем прокуратуры Пивоваровым.

— Почему у гражданина Елецкого разбито лицо? — строго спросил он Колосова. — Это что, произошло в ходе

Вооруженного задержания? Он оказывал активное сопротивление?

Колосов мельком глянул на сидевшего в машине Елецкого. На его лице виднелись багровые кровоподтеки. Но оно было бесстрастно, это лицо, как у бронзового Будды.

— На квартиру на Земляном валу выслали группу. Там дверь придется вскрывать, понятых ищут, — доложили Колосову сотрудники.

— Где Павел Судаков? — громко запросил Колосов по рации другую группу наблюдения.

— Торжественное заседание на факультете закончилось полчаса назад, теперь все собираются на банкет.

— Он сейчас в поле вашего зрения?

— Нет, он не стал дожидаться конца заседания, с группой каких-то своих знакомых ученых поднялся в одну из лабораторий.

— Когда выйдет, задержите его, доставьте в главк. Проведем очную ставку. — Колосов говорил по-прежнему громко, чтобы стрелок его слышал. — Иногда диалог бывает интереснее монолога. Так, что ли, гражданин Елецкий?

Тот лишь криво усмехнулся разбитыми губами. Дух его, несмотря на ядовитые пары «черемухи» и драконовский допрос, не был сломлен. И это-то и бесило Колосова больше всего.

К «Джус-Джокеру» тем временем подогнали автобус: в игорном клубе вот уже второй час шла тотальная проверка документов, там работал столичный ОМОН. Под белы руки вывели Семена Кондакова — Валета. Он крутил головой, шепотом ругался матом, видимо, никак не мог уразуметь, во что же снова влип на старости лет.

Тревожно защелкала рация.

— Никита Михайлович, мы ждали Судакова возле лаборатории. Группа вышла почти вся, но его нет. — Голос «наблюдателя» срывался.

— Вы что, его упустили?! — Тут много народа. Только что лекция закончилась у вечерников. Делаем все возможное.

Колосов чувствовал: он совершил грубейшую ошибку. Он что-то упустил — важное, крайне важное. Но когда, где? Когда вообще было думать о том, чтобы не ошибиться?!

— Обыщите здание, подключите к поискам местных сотрудников вневедомственной охраны, черта, дьявола! Судаков не должен скрыться. Если он уйдет, то… Мы все дело загубим, это вы понимаете?!

По глазам Елецкого он видел: тот все слышал.

— Ну? — Колосов подошел к нему вплотную. — Видишь, то, что это он, Судаков, я знаю и без твоих признаний.

Елецкий поднял голову. Его разбитые губы шевелились, но с них по-прежнему не слетало ни звука. Это было нечто вроде немой скрытой молитвы.

— Разрешите теперь мне поговорить с задержанным, — услышал Колосов за спиной голос следователя прокуратуры.

В половине двенадцатого Нина уже была в постели. Уснула незаметно, но даже во сне думала о своем разговоре с Марком — о том, что было, о том, что, возможно, будет. Он сказал, она ответила, сказал он, сказала она… Все слова — дым, морок, когда не видишь глаз, не можешь взять за руку, коснуться лица. Кто ответит: будут ли они когда-нибудь снова гулять по осенним московским бульварам? Может быть, придется превратиться в шахматную королеву — белую или черную, чтобы тебя всерьез полюбил шахматный король Марк…

Во сне бульвары были, как кепка, — все в клетку. А по клеткам маршировали пешки, скакали кони, стрелялись из пистолетов на дуэли щеголи-офицеры. На гигантских колесах, влекомая волами, со скрипом и грохотом проплыла мимо шахматная ладья — стенобитная башня для

Осады крепостей. Там, на ее верху, держась за зубцы, стоял Лева, смотрел вниз — так же, как тогда с подоконника окна на чердаке…

Потянуло ледяным холодом, точно где-то открыли склеп и выпустили всех мертвецов наружу. Нина проснулась с дико колотящимся сердцем. В комнате было темно. Из-под двери действительно несло холодом. Как будто окно или дверь где-то в доме были раскрыты настежь.

Нина хотела было укутаться, уткнуться лицом в подушку — сон все еще цепко держал ее. Внезапно она села, резко откинула одеяло. В комнате было темно, как в погребе. И холодно. Нина потянулась к лампе, нажала выключатель. Света не было.

Она нашарила тапочки, надела халат. Подошла к двери, потянула на себя ручку — она делала это сотни раз. Но на этот раз дверь не открылась. Нина дернула сильнее — она не понимала. Дверь не открылась: она была заперта снаружи.