Татьяна Степанова - Темный инстинкт

Мещерский, как некогда и его приятель, жгуче позавидовал оперу: «Слишком хороша она для тебя, слишком уж влюблена…»

Кравченко приветствовал докторшу как старый знакомый. Положил розы на одеяло, осведомился о здоровье.

— Спасибо, Вадим, все уже в порядке. Вот кости срастутся и… Какие розы чудесные! Саша, попроси у нянечки кувшин. Давно хотела вазочку купить, да все как-то… Ничего, вот получу зарплату — разорюсь.

Кравченко представил Мещерского.

— Садитесь, пожалуйста, — докторша приподнялась на локте здоровой руки и потянулась к столику, где лежала стопка книг с закладками и листы ксерокопий. — Располагайтесь. Я решила, что вам все это срочно нужно, поэтому и…

— Всю ночь сегодня свет жгла, — буркнул Сидоров. — Все колдовала над этой писаниной.

— Я прочла письмо, — Наталья Алексеевна взяла в руки листы. — Ужасно, что она умерла. Такая женщина…

Вчера в «Новостях» уже передавали — только без комментариев и подробностей: «трагически ушла из жизни»… Я ее видела и слушала один раз, еще когда в университете училась, в Мариинке в «Пиковой даме». Зверева старую графиню пела. Такой певицы у нас уже никогда больше не. будет. Это целая эпоха. Что в мире творится? За какие-нибудь несколько месяцев Версаче убили, Звереву убили, Жак Ив Кусто умер, Рихтер умер… Век кончается, забирает с собой все великое, стоящее. Тысячелетие уходит. А что остается взамен? — Она положила письмо Зверевой на грудь. И приятели увидели, что в тексте ярким маркером выделены некоторые фразы.

Мещерский вежливо и терпеливо кивал головой, поддакивал: да-да, век кончается, жаль-жаль… В то, что эта светлая, излучающая радостную нежность (оперу) и тихое приветливое радушие (им с Кравченко) покалеченная женщина сможет поведать им нечто новое по этому ужасному делу, он не надеялся. Чувство, с каким он ехал сюда, улетучилось: мужики в тупике, что же может сделать женщина? Но слушать женщину, причем такую милую и обаятельную, было, конечно, приятнее, чем коротать время в прокуратуре, отвечая на цепкие вопросы подозрительного и въедливого следователя.

И Мещерский решил покориться судьбе: потерпеть даже «толкование сновидений». Ему вспомнилась Елена Александровна — как она там? Позвонить бабке у него так и не хватило духа. Если по телевизору уже сообщили о смерти певицы, значит, и она узнала…

— Наталья Алексеевна, Шура наверняка рассказал вам, что произошло за эту неделю в доме Марины Ивановны, — начал Кравченко. Докторша печально кивнула. — Не знаю, как сказать, — продолжил он, — но это чертово письмо… Оно мне не нравится. Мне вообще все это дело не нравится с самого начала. А письмо.., короче.., вот, на ваш взгляд психиатра, в этом кошмаре есть что-то или это действительно чушь собачья?

Докторша снова приподнялась на локте, и Сидоров (он вроде бы бездумно скучал все это время, глядя в окно) моментально среагировал и, даже не спрашивая, понял, что от него нужно: сложил горбом подушку и подсунул ей под спину. Мещерскому такая заботливая расторопность очень даже понравилась, он даже взглянул на опера благосклоннее. А глаза Натальи Алексеевны засияли еще ярче.

— На это письмо можно смотреть по-разному, — ответила она, — но определенное смысловое содержание в том, что здесь изложено, думаю, всегда будет одним и тем же.

И это содержание весьма интересно и неожиданно — по крайней мере для меня. Я, конечно, всего лишь простой сельский (как говорили в старину) врач, а не дипломированный психоаналитик, и толкование сновидений представляется мне делом весьма непростым, точнее, делом не для таких, как я, дилетантов. Однако то, что мне вообразилось (не могу сказать «то, что я узнала»), потому что «знание» для моих выводов — было бы весьма лестное название… Короче, все, что я вам сейчас расскажу, — не более чем мое предположение, и я нисколько не претендую на бесспорность и… — тут она порозовела и запнулась, — Саша, пожалуйста, сходи за кувшином. Розы вянут.

Сидоров с ухмылочкой двинулся в коридор. Мещерский понял: докторша смущается. И от этого она показалась ему еще более милой и трогательной.

— Итак, первая проблема, с которой я столкнулась, читая письмо Зверевой: а что же мне все-таки хотели рассказать? Какой именно сон? Вещий? Страшный? Или навязчивый, часто повторяющийся? Последнее я сразу исключила. Иначе бы эта женщина обязательно указала на это в письме: «вот уже которую ночь подряд мне снится…» или «мне не дает покоя…» — или что-то в этом роде. Но Зверева так не написала, следовательно, этот сон приснился ей лишь однажды. И поводом для него послужили какие-то неординарные события.