Татьяна Степанова - Темный инстинкт

— Я ими всякий раз любовался. Старая вещь хорошей работы.

— Такие же, как и бритва. — Кравченко вздохнул. — Интересно, Корсаков сам ментам про бритву рассказал или кто-то еще подсуетился? Нет, наверняка сам. Ему умалчивать смысла нет. У него же его белые брючки в крови были, когда менты приехали. Как они в него сразу вцепились! В первого, даже переодеться заставили с ходу, вещи изъяли. Ну, он и должен был как-то объясниться. Хотя они такие объяснения вполуха слушают. Но… Потому-то они каждого из нас и просили подтвердить: а был ли означенный инцидент, имел ли место?

— А меня про бритву никто не спрашивал, — Мещерский сел в плетеное кресло.

— А меня очень даже спрашивали. Я и подтвердил: да. Парень действительно порезался на моих глазах, свидетелей назвал. Потому-то они его и не задержали. А то бы давно сидел он по какому-нибудь указу в ихнем клоповнике.

— Но одежду-то они все равно забрали его! Значит, будут экспертизу проводить. Все наши показания для них — дырка от бублика.

— У ментов работа такая — проверять очевидное. Не верь глазам своим, не верь ушам своим. К тому же история с этим лезвием в рояле какая-то не правдоподобная, что ли.

Я, например, будь я следователем, вообще не поверил бы.

— А я… — Мещерский содрогнулся. — И правда мерзость это. Как раздавленный таракан, как плевок на асфальте. Отвратительнейшая мерзость. Ведь это надо же до такого додуматься? Словно в насмешку… Корсаков сам тогда психанул, всю руку рассадил себе, а тут — все это словно спародировали: и его истерику, и его горе, даже утрату его. На, мол, тебе. Снова чиркни бритвочкой по живому.

— Кого ненавидеть-то, Серега? — Кравченко сел рядом. — Корсакова? Тогда по твоей логике получается, что тот, кто вставил бритву между клавишей, знал, что непременно сядет играть он.

— Димка тут чаще всех около рояля. Тихоновна вон только сегодня, а он почти постоянно что-то наигрывает.

Так что догадаться не так уж и трудно. И потом, Вадя, среди нас ведь был тот, кто попросил Корсакова поиграть на рояле, причем с такой елейной рожей, — Мещерский вспомнил лицо Новлянского и поморщился.

— Когда мы колготились с этой бритвой в музыкальном зале, Тихоновна была уже минут пятнадцать как мертва. Бумага, конечно, еще горела, но… Я же сказал, что когда эту бумагу швырнули в камни, немного не рассчитали — она застряла в решетке. Сначала прогорели щепки, стружки, и только когда занялись дрова, пламя охватило и бумагу и она начала тлеть с одного края, так что… Скажем, все начало происходить именно тогда, когда мы с тобой травили баланду на террасе, а все остальные сидели внизу.

ОНА играла, потом пошла к телику. Передача началась без четверти одиннадцать. Кто-то пошел за ней. Кто?

— Новлянская тоже, между прочим, была наверху.

— Да, выходила не из своей комнаты. А там в ванне как раз бритва была, если только кто-то вместо Алисочки ее оттуда раньше не позаимствовал. Новлянская спустилась сразу после того, как стихла музыка — то есть стало ясно:

Тихоновна покинула музыкальный зал. Алиса еще с лестницы могла видеть, что та направляется в гостиную.

— Но она не могла знать, что в гостиной никого нет.

— Открой дверь и убедись — только и всего. И тут же протяни руку к каминным щипцам. Всех дел на пять минут, при условии крепких нервов и жажды…

— Какой жажды?

— Жажды убить во что бы то ни стало.

— Но зачем?! — Мещерский стукнул кулаком по колену. — Зачем Новлянской было убивать аккомпаниаторшу?

Зачем вообще кому-то в этом доме понадобилось мочить эту смешную Фрекен Бок?

— Вот мы и подошли к основе основ, — Кравченко швырнул окурок в кусты. — МОТИВ. С чего начали на убийстве Шипова, тем и кончаем здесь.

— Убийство Шипова можно при желании объяснить целым выводком различнейших мотивов. Мы с тобой только и делали все эти дни, что мотив выбирали: завещание — не завещание, деньги — не деньги, зависть, ревность…

— Ты же логик, Серега, ну? Тебе и карты сейчас в руки.

Как это твоими словами: если по логике вещей, беря за основу предположение о том, что эти два убийства связаны напрямую, можно сделать вывод о том, что и мотивы убийств тоже напрямую…

— Вадя, умолкни, ради бога.

— Сигаретку дать? — спросил Кравченко после паузы уже совершенно иным тоном.

— Нет, спасибо. Не стоит сейчас балагурить.

— Ну, извини, это я от глупости.

— Я… — Мещерский сам дотянулся до пачки сигарет, валявшейся на плетеном диване. Кравченко, чуть помедлив, поднес ему огоньку, щелкнув зажигалкой. — Я как-то растерялся, что ли? Мне ее даже и не жаль совсем. И не любопытно. А вроде обидно, — он потер лицо ладонью. — Мне все казалось, что они живут лучше нас, чище, что ли, добрее.