Татьяна Степанова - Дамоклов меч над звездным троном

— Долгушин. Витька меня просил, — он покраснел, опустил голову. А когда вновь глянул на Колосова, в глазах его было странное выражение — смесь боли, унижения, преданности и стыда. И от одного этого быстрого взгляда исподлобья вся эта долгая, мучительная упрямая ложь, все эти прежние «не понимаю, о чем вы» разом отлетели, как шелуха.

Колосов понял: они снова вернулись с этим парнем к самому началу. К основе основ. Им вдвоем предстоит еще шаг за шагом пройти долгий путь — уже без вранья, без уверток, без истерики, без чего-то еще, чего и сам он пока еще до конца не осознал.

— Этот жетон — медальон с гравировкой, — спросил он хрипло, — ты ведь должен был отдать Долгушину сегодня? Вы ведь так договаривались с ним, да? Где он назначил тебе встречу? Во сколько?

— На Гоголевском бульваре в три часа, — Саныч отвечал еле слышно, — там клубешник один. Барды какие-то гужуются. Леха Жданович там у них мастер-класс ведет. После супермаркета я должен был Варьку на теплоход отправить, а сам тачку поймать и ехать туда. Долгушин туда приехал бы. Я из-за вас опоздал к нему.

Колосов кивнул оперативникам, вышел в соседний кабинет и связался с постом наблюдения, сопроводившим Виктора Долгушина, Лилю и девочку в кинотеатр «Пять звезд».

— Белая «Тойота» по-прежнему на стоянке, — доложили с поста.

— А фигуранты?

— Они в здании кинотеатра. Там от наших Поспелов и Ващенко в вестибюле. Сейчас сеанс идет, фильм «Троя». Наши подопечные в зале.

— Вы в этом уверены? — Колосов на секунду замолчал. — Вот что, придумывайте что хотите, хоть сигнал о ложном минировании, связывайтесь немедленно с охраной кинотеатра, прерывайте сеанс, включайте свет. Установите — в зале Долгушин, вместе с ребенком и девушкой, или его там нет.

Он вернулся к Санычу:

— Куда вы с ним должны были направиться с Гоголевского? После того, как ты передал бы ему жетон с гравировкой?

— Я лично никуда не собирался, — Саныч смотрел в сторону. — Мы еще накануне договорились — я Ждановичу должен был помочь, там концерт в клубешнике этом намечался на вечер, ну я и… Виктор меня попросил, он мне велел, чтобы я был со Ждановичем, пить ему много не давал.

Зазвонил мобильный — тревожно, резко.

— Никита Михалыч, мы подключили охрану, проверили зал. Только что. Пономарева и ребенок на своих местах, согласно купленным билетам.

— А Долгушин?

— Его в зале нет. Видимо, он вышел через запасной выход во время сеанса. Он покинул здание, а машину свою оставил.

Слушая, Колосов смотрел на понурого Саныча, на изъятый жетон с гравировкой, на снимки. Еще два часа назад все представлялось таким ясным…

— Быстро отвечай: что Долгушин говорил тебе, когда передавал медальон? — спросил он, дав отбой. — Гляди сюда, вот это число тут выгравировано после буквы "К" — 72. Лично тебе дата седьмое число второго месяца ничего не говорит? Тебе известно, кто родился седьмого февраля? Саныч молчал.

— Я тебя спрашиваю, Петр.

Саныч по-прежнему не отвечал ни слова.

— Мне еще раз повторить вопрос?

— Эта шлюха родилась.

— Не слышу, громче. Какая шлюха? О ком ты?

— Эта сука вонючая, эта уродина — моя дражайшая мачеха. Ну, она родилась, она, она родилась!! Ненавижу ее. Я ее ненавижу, слышишь ты, мент? — Саныча трясло, как в лихорадке. — Да, я хочу, чтобы она сдохла, сдохла эта проклятая сука! Да, я сказал, про нее Витьке Долгушину, сказал наш адрес, сказал, в какой клинике она жопу свою зашивает, я… Ну, что ты опять так на меня пялишься? Да, я ему сказал, мы говорили с ним о ней. Долго говорили, там, на теплоходе. Я все ему сказал. А он мне ответил… Он ответил мне — нет такой жертвы, которую друг и наставник не мог бы принести ради друга и ученика. Ради меня, понимаешь ты это? Что ты мне тычешь под нос эти свои фотки гнусные, этих мертвяков — я ничего про них не знаю, понял ты? А суку-мачеху свою я ненавидел и ненавижу. Я желаю ей смерти, хочу, чтоб сдохла она, чтобы кто-то избавил меня от этой проклятой тошнотворной гадины! А про Долгушина я знаю только одно: вы все мизинца его не стоите. Мизинца его одного! Он сказал мне — что бы ни случилось, я должен помнить, я всегда, всю оставшуюся жизнь должен помнить — он желает мне и всем, слышишь ты, мент, всем только добра! И я знаю — это правда. Он в жизни никому никогда не врал!

Этот истерический вопль звучал в ушах Колосова, когда он мчался по городу на машине в окружении пышного милицейского эскорта мигалок и сирен в подмосковное Зюмино. Было уже шесть часов вечера — самый час пик, зверские пробки до самого МКАДа. Колосов не знал, что в данный момент происходит в доме Сухих. Он помнил только одно: тот, по чьему следу они шли так долго, так упорно и, увы, так безуспешно, опередил их почти на самом финише, выиграв драгоценное время, которое сейчас было равным человеческой жизни.