Галия Мавлютова - Опер любит розы и одиночество

— Понятно. — Крупин придвинул к себе чашку с остывшим чаем и зачем-то подул в нее. — Записывайте!

Я вытащила руки из карманов клешей и тяжело вздохнула.

Все бы ничего, но писать я не смогу. Заполнить протокол мелкими внятными буковками — это запредельно даже для меня. Слишком трудной оказалась рабочая неделя. Руки мелко подрагивали какой-то нервной дрожью.

— Гюзель Аркадьевна, попейте чайку, а я запишу все, что расскажет Анатолий Давыдович. — Юрий Григорьевич вскочил и швырнул меня в угол стола, а сам уселся рядом с Крупиным.

Они негромко разговаривали вроде бы о чем-то своем, сугубо мужском. Полковник заполнял бланк размашистыми буквами, нисколько не смущаясь тем, что его подчиненная затихла в углу стола, глубоко задумавшись с чашкой чая в дрожащих руках.

— Съешьте что-нибудь, Гюзель Аркадьевна, — повернулся ко мне полковник и тут же спросил Крупина: — Анатолий Давыдович, а вы лично видели подельника Николаевой?

— Однажды, мельком. Но Николаева делилась со мной своими сомнениями, она давно хотела расстаться с ним, но он держал ее крепко, не отпускал. Она ведь сидела в тюрьме, и после отсидки какие-то делишки водились за ней. Он угрожал рассказать об этом руководству объединения. Николаева скрыла при приеме на работу, что она ранее судима. А для Николаевой это означало смерть, как физическую, так и духовную. Также могу предъявить накладные, ей привозили товар, и все накладные выглядели, как настоящие. Я знаю, где можно выписать настоящие накладные на подставной товар.

Полковник Деревяншин размашистым, но аккуратным почерком заполнял уже вторую страницу огромного бланка. Из моего угла бланк казался чем-то громадным, вроде уральского аэродрома.

Чтобы мне не мерещились страхи, я решила попробовать на вкус розовую колбасу. Я подвинула к себе бумажную тарелку и долго размышляла, разглядывая неровные кусочки непонятного цвета.

«Едят же ее добрые люди, авось и я не отрав-люсь», — решительно подумала я и отправила в рот сразу полбутерброда.

Я в жизни не ела ничего вкуснее. Никакие деликатесы международной кухни не могли сравниться со вкусом этой розово-синюшной колбасы с черным хлебом.

— Гюзель Аркадьевна, мы закончили. — Юрий Григорьевич легко поднялся со стула, аккуратно сложив листы протокола в кожаную папку.

Папку он бережно прижал к груди, как нечто особо ценное, способное дематериализоваться.

— Я тоже, вот колбасу всю съела, — я показала пустую бумажную тарелку.

Мужчины улыбнулись. Юрий Григорьевич по-отечески, Крупин иронически…

— Я свободен? — Крупин продолжал сидеть, поглядывая на нас.

Он по-прежнему оставался спокойным, не нервничал, не вздрагивал, не оглядывался.

— Анатолий Давыдович, я оставлю вам, с вашего позволения, охрану. На время, пока мы не определимся с делом. Охрана надежная, вам мешать не будет. Согласны? — Я бросила пустую тарелку в урну и быстро покидала чашки в раковину.

Порядок есть порядок!

— Если вы считаете, что мне нужна охрана, ради бога, — Крупин пожал плечами.

— Ненадолго, уверяю вас. Да и вам спокойнее будет под прикрытием. Спасибо, Анатолий Давыдович, вы сделали правильный выбор.

— А вы, Гюзель Аркадьевна, догадывались, кто он такой? — Крупин слегка заикнулся, но справился с волнением.

— Догадывалась, но не верила. Он ведь действовал почти в открытую. Все преступления продумывал до мелочей. И нигде не оставил ни одного отпечатка, не совершил ни одной ошибки. Умен, нагл, циничен. Как тут угадаешь с первого раза?

Мы поднялись по лестнице. Издалека я увидела Резника. Он не выделялся из толпы. Не привлекал чужого внимания. Он смешался с толпой, превратившись в одного из посетителей выставки, словно всю сознательную жизнь обретался по ювелирным салонам и вернисажам.

«До чего красивый парень! Эх, была бы я помоложе, не устояла бы перед грехом», — игриво подумала я и засмеялась.

— Что вас так рассмешило, Гюзель Аркадьевна? — спросил Юрий Григорьевич.

— Глупость подумала, смешную и совершенно неуместную, товарищ полковник.

Знал бы он, о чем я подумала. Интересно, а о чем думают мужчины в экстремальных ситуациях?

Я сделала знак Резнику, дескать, остаешься до особого распоряжения. А мы с полковником важно направились к служебной «Волге». Приятно ощущать себя великой и мудрой. Даже в моей походке проявились эти два качества. Ноги пружинисто ступали по февральскому снегу, молодцевато вибрируя, и я зачем-то подумала: «А отчего бы и не тряхнуть стариной? Не соблазнить ли мне красивого Резника? Будет что вспомнить в старости…»