Мишель Лебрюн - Смерть молчит [Смерть молчит. Другая жена. Коммерческий рейс в Каракас]

— Не знал, что ты в Нью-Йорке, — начал я.

— Мы тут только пару недель.

Я не стал спрашивать, имеет ли она в виду под этим «мы» и Чарльза Мэйтленда.

— Ты снова замужем?

— Нет.

Она шагнула в сторону, и в свете уличного фонаря я впервые как следует рассмотрел ее. Все так же красива, как когда-то — я всегда считал Анжелику самой красивой из известных мне женщин, — но от происшедшей в ней перемены перехватило дыхание. Самое главное в ней — легкость и убежденность, что она знает, что хочет, куда-то исчезли. На ней был поношенный плащ, вокруг шеи завязана красная шаль. Казалась нездоровой и усталой.

— Тебе, кажется, нехорошо? — спросил я.

— Да так, у меня был грипп. Не стоило выходить из дому, но пришлось. — Она достала из сумочки ключи.

— Ты живешь здесь?

— Квартира принадлежит одному из приятелей Джимми, который уехал в Мексику. Он мне ее уступил.

— И ты живешь одна?

— Да. У Джимми квартира в восточной части города. Так я чувствую себя свободнее. — Она избегала моего испытующего взгляда. — Джимми пишет. Пока у него не получается. Но когда-нибудь он еще удивит всех.

Она нисколько не изменилась, пришло мне в голову. Неужели она никогда не избавится от своей привычки открывать неизвестных гениев? Разве опыт со мной ее ничему не научил? Не хватило урока, полученного от Чарльза Мэйтленда? Меня охватила ужасная, бессмысленная ярость на неизвестного Джимми, до которого мне не было никакого дела. Анжелика так и стояла с ключами в руке. К себе она не приглашала, но не похоже было, что она ждет моего ухода.

Равнодушным, светским тоном, обычно предназначенным для нудных собеседников, спросила:

— А ты теперь ничего не пишешь?

— Нет. До меня наконец дошло, что писателя из меня не вышло.

Она звякнула ключами, и только тут я заметил гранатовый перстень в форме дельфина у нее на пальце: он когда-то принадлежал моей матери, и я подарил его Анжелике шесть лет назад, незадолго до того, как мы отправились под венец из дома ее отца в университетском городке Клакстона. Вид перстня и тот невероятный факт, что она его еще носит, вывел меня из равновесия.

Все тем же равнодушным тоном она продолжала:

— Ты ведь женился на Бетси Кэллингем, да? Это было в газетах.

— Да.

— Тогда тебе хватит дел в изданиях ее отца.

— Я занимаюсь рекламой.

— О чем это я…

Она переступила с ноги на ногу, и я с опаской подумал, не пьяна ли она. В мое время она совсем не пила, даже на тех невероятных вечеринках, максимум рюмку-другую.

— Но ты счастлив, да? — спросила она. — Это главное. Я хочу сказать…

Тут она покачнулась. Я успел ее подхватить в тот миг, когда у нее подломились колени. Бессильно повисшее на моих руках тело было невероятно горячим.

— Тебе в самом деле нехорошо, — сказал я.

— Ничего, это грипп. Я сейчас соберусь. Извини. — Она теснее прижалась ко мне. Но возбуждение, которое я всегда чувствовал при каждом прикосновении к ней, во мне не ожило. Я подхватил ключи.

— Тебе нужно лечь. Я провожу тебя наверх, в квартиру.

— Нет, нет, я…

Я помог ей подняться по лестнице и открыл застекленные входные двери. Жила она на третьем этаже. Мы вошли в тесную гостиную, выкрашенную в темно-розовый цвет. В комнате не было другой мебели, кроме расшатанного стола и ужасного псевдовикторианского кресла с отделкой оленьим рогом. Сквозь открытую дверь была видна спальня, где на голом полу валялись потертые ночные туфли.

Она упала в кресло. Я зашел в спальню и принес пижаму.

— Сама раздеться сумеешь?

— Конечно. Не беспокойся, Билл. Серьезно…

Я прошел в кухню, которая одновременно служила ванной. На столе стояли в беспорядке тарелки и какие-то горшки. Когда мы разводились, она демонстративно отказалась от каких-либо претензий, но ведь тогда же она унаследовала кое-что от дядюшки. Неужели она снова на мели?

Анжелика лежала в постели, пижама застегнута до самой шеи. Казалась беспомощной, как усталое дитя, и — я даже похолодел — была похожа на нашего сына Рикки.

— Может быть, вызвать врача?

— Нет, все уже в порядке. Ничего страшного. — Она попыталась улыбнуться. — Иди уже, Билл, пожалуйста. Что бы ни случилось, все уже прошло. Нет смысла возобновлять дипломатические отношения.

Когда она снова зарылась в подушки, верхняя пуговка пижамы расстегнулась. Кожа на горле казалась странно темной, словно ободранной. Подушки беспорядочно громоздились друг на друга. Приподняв ее голову, я хотел их поправить. И тут мои пальцы наткнулись на металлический предмет. Я его вытащил.