Гилберт Честертон - Убийства на улице Морг. Сапфировый крест (сборник)

– О Солнце! – голосил пророк. – О звезда великая среди звезд недостойных! О светоточащий ручей, бьющий молчаливо в месте тайном, зовущимся Небом! Белый отец всего белого: белого пламени, белых цветов, белых вершин горных. Отец, что непорочнее самого непорочного ребенка; первозданная чистота, в чьем покое…

И в эту секунду раздался громкий треск, потом что-то грохнуло, как упавшая ракета, и кто-то истошно завопил. Потом закричали все. Пять человек с улицы бросились к двери здания, трое выскочили им навстречу, и на несколько секунд обе группы своими криками оглушили друг друга. Ощущение какого-то неимоверного внезапного ужаса вмиг охватило половину улицы, ощущение еще более жуткое оттого, что никто не знал, что произошло. После того как началась суматоха, лишь две фигуры остались неподвижны: прекрасный жрец Аполлона вверху на балконе и жалкий служитель Христа внизу под ним.

Наконец в двери возник Фламбо, который своим огромным ростом и титанической целенаправленной энергией заметно выделялся из толпы. Голосом мощным, как морская сирена, он крикнул, чтобы кто-нибудь сходил за врачом. Когда он развернулся и устремился обратно в темный забитый людьми проход, его друг отец Браун попытался пробиться следом за ним. Даже протискиваясь и лавируя между возбужденными людьми, он все еще слышал монотонное завораживающее пение солнечного жреца, продолжавшего взывать к счастливому богу, покровителю ручьев и цветов.

Отец Браун в конце концов нашел Фламбо, он и еще шестеро людей стояли у того закрытого места, куда обычно опускался лифт. Но на этот раз лифт не опустился туда. Туда опустилось нечто другое, нечто такое, что должно было спуститься внутри лифта.

Последние четыре минуты Фламбо смотрел в шахту лифта и видел окровавленную фигуру и растекшиеся из разбитой вдребезги головы мозги той прекрасной девушки, которая отрицала существование трагедии. Он не сомневался, что это Паулина Стэси, и, хоть он и попросил привести врача, у него не было ни малейшего сомнения в том, что она мертва.

Он не мог точно вспомнить, нравилась она ему или нет; в ней было столько всего, что могло и нравиться, и не нравиться, но воспоминания о ней, о ее привычках, о разных связанных с ней мелочах, словно тысяча крошечных кинжалов пронзили сердце Фламбо, наполнили его невыносимой грустью и ощущением тяжелой утраты. Он вспомнил ее красивое лицо и самоуверенные речи с той неожиданной потаенной отчетливостью, которая горше всего в смерти. Быстро, как стрела, прилетевшая из ниоткуда, как неожиданный удар молнии посреди ясного неба, это прекрасное гордое тело пролетело по шахте лифта вниз, чтобы найти смерть на ее дне. Что это, самоубийство? Невозможно! Она была слишком горда и слишком любила жизнь. Тогда убийство? Но кто из тех нескольких людей в этом почти пустом здании был способен на убийство? Хриплым голосом, который должен был прозвучать мужественно, но почему-то прозвучал очень слабо, он быстро спросил, где в это время был Калон. Голос, спокойный и глубокий, привычный произносить тяжелые слова, ответил, что Калон последние пятнадцать минут молится своему богу на балконе. Когда Фламбо услышал этот голос и почувствовал на плече руку отца Брауна, он повернул к нему свое смуглое лицо и отрывисто сказал:

– Но, если он все это время был там, кто мог сделать это?

– Может, стоит подняться наверх и выяснить? – предложил священник. – До приезда полиции у нас есть полчаса.

Оставив изувеченное тело богатой наследницы врачам, Фламбо стремглав взбежал по лестнице на ее этаж, никого там не нашел и поспешил наверх в свою контору. Вышел оттуда он быстро, и на белом как снег лице его появилось новое выражение.

– Похоже, ее сестра, – мрачно сказал он своему другу, – похоже, ее сестра ушла на прогулку.

Отец Браун кивнул.

– Или поднялась в контору этого солнечного человека, – сказал он. – Я бы на вашем месте проверил это, а потом давайте все обсудим в вашей конторе. Нет! – неожиданно добавил он, как будто что-то вспомнив. – Неужто я всю жизнь так дураком и останусь? Конечно же, в их конторе под вами.

Фламбо удивленно посмотрел на него, но провел маленького пастора вниз в пустые комнаты сестер Стэси, где тот с непроницаемым лицом опустился в большое красное кожаное кресло рядом с дверью, с которого было видно лестницы и площадки, и замер в ожидании. Ждать пришлось недолго. Минуты через четыре по лестнице спустились три фигуры, похожие лишь одним – написанной на лицах серьезностью. Первой шла Джоан Стэси, сестра погибшей. Очевидно, она была наверху, во временном храме Аполлона. За ней следовал сам жрец. Закончив обряд, он спускался по пустой лестнице во всем великолепии. Что-то в его белом одеянии, бороде и расчесанных волосах напоминало Христа, выходящего из претории, на одной из гравюр Доре. Замыкал небольшую процессию Фламбо, хмурый и, кажется, чем-то озадаченный.