Кэрол Дуглас: Роковая женщина

Никто не шелохнется.

Значит, придется мне.

Я подхожу к усопшей.

Дотрагиваюсь до шарфа из эктоплазмы у нее на шее.

Она какая-то влажная и липкая, как пуповина (мне приходилось видеть пуповину благодаря своей пестрой карьере).

Эта мокрая тряпка что-то мне напоминает.

Вспомнила. Некоторые медиумы умеют изрыгать проглоченную марлю, ярд за ярдом, – этот фокус сродни искусству шпагоглотателей.

Однако шпага – это оружие, и нет ничего удивительного в том, что ею наносят удар.

Но никак не ожидаешь, что марлю употребят в качестве гарроты.

На этот раз так и выходит.

Я поднимаю голову. Участники спиритического сеанса стоят, столпившись и по-прежнему держась за руки.

По их лицам я понимаю, что они все еще видят духов.

Что касается меня, то я вижу нечто другое.

Я вижу очень ловкое и загадочное убийство.

Нёйи близ Парижа, август 1889 года

– Не могу поверить, – сказала я Ирен, – что ты согласилась на столь шокирующую вещь, не сказав мужу!

– Чему ты не можешь поверить, Нелл? Что я согласилась на «шокирующую вещь» или что не сказала мужу?

Я давно уже знаю, что моя подруга Ирен Адлер Нортон сделана из немыслимой человеческой амальгамы. Это нечто вроде сплава железа с парчой: выглядит изысканной и мягкой, но согнуть ее невозможно. Больше толку упражнять легкие, пытаясь задуть огонь в камине, нежели даром тратить слова, дабы поколебать ее решимость.

Я зашла с другой стороны:

– Не могу поверить, что ты пригласила этого господина в наш общий дом, не сказав мне.

– Но я же тебе сказала.

– Да, только что! Он же может появиться в любую минуту! В отличие от тебя, я не готова принимать гостей.

В раздражении я сняла с коленей пяльцы с вышиванием. Свисающие нитки немедленно привлекли внимание Люцифера, персидского кота. Его мысли столь же черны, как длинная шелковистая шерсть, и он не упустит возможности вонзить во что-нибудь когти. Через минуту он уже запутался в моих клубках всех цветов радуги.

– Очевидно, – продолжила Ирен, не без интереса наблюдая за моими попытками отцепить шелковые нитки от когтей Люцифера, – Шерлок Холмс, по твоему мнению, хуже татарина. Но ведь он придет сюда по моему приглашению. Я всего лишь хочу сдержать слово и передать ему английский перевод желтой тетради.

– Разумеется, – мрачно произнесла я, наконец-то высвободив истерзанные нитки из лап захватчика. – Хватило бы и того, что дьявольский дневник Потрошителя попал в наши руки. Я все еще дрожу при мысли о нечестивой троице, объединившейся тогда против нас. Думаю, миру всегда будет угрожать опасность с их стороны, сколь надежно они ни были бы упрятаны в темницу. А теперь ты еще все усугубляешь, передавая писанину этой безумицы Шерлоку Холмсу.

– Я ему обещала, Нелл. К тому же благодаря моему переводу те, кто мне дорог, не будут фигурировать в записях этой безумицы, как ты правильно ее называешь. Если присутствие мистера Холмса настолько для тебя нежелательно, можешь удалиться наверх. Полагаю, он здесь пробудет недолго.

– Как мне хотелось бы, чтобы срочные дела в Париже не удерживали Годфри вдали от дома именно в этот день! Значит, я могу тебя покинуть, если мне не нравится общество мистера Холмса? Ну конечно! Ты гонишь меня наверх, чтобы остаться наедине с этим господином! В отсутствие Годфри! Нет уж, мой долг – исполнять роль дуэньи.

Ирен вздохнула, наклонившись к коту, чтобы снять с его лап последние обрывки ниток.

– Долг никогда не бывает приятным, но я вижу, что ты исполнена решимости превратить его в настоящую каторгу.

Я взглянула на подругу с подозрением, но ничего не сказала. Интересно, это из-за своего гостя она надела домашнее платье, которое так ей идет? Белый шелковый наряд украшали бусинки из черного янтаря и фестоны черного кружева. Издалека создавалось впечатление, что это очаровательное девичье платье в горошек, но при ближайшем рассмотрении оно оказывалось весьма изысканным.

Впрочем, все домашние платья Ирен были ей к лицу, против чего Годфри совсем не возражал. В конце концов, прежде она была оперной дивой, так что даже ее самые будничные наряды были неподражаемо элегантны. Может быть, все дело в том, что сама она на редкость исключительна, о чем свидетельствуют слова короля Богемии. «У нее железный характер, – заметил когда-то Вильгельм. Затем, немного подумав, добавил: – Да, да, лицо обаятельной женщины, а душа жестокого мужчины» [8].