Артур Дойл - Его прощальный поклон. Круг красной лампы (сборник)

Доктор Рипли иногда встречался с ней, возвращаясь домой после объезда больных. Она завела себе коляску, которой управляла сама, хотя за ее спиной всегда сидел мальчик-грум. Когда пути их пересекались, он неизменно с подчеркнутой вежливостью приподнимал шляпу, сохраняя при этом каменное лицо, чем давал понять, насколько формальны эти церемонии. По правде говоря, его неприязнь к ней стремительно перерастала в ненависть. «Бесполая женщина» – таким титулом он иногда позволял себе награждать ее в беседах с некоторыми пациентами, сохранившими верность ему. Правда, количество их быстро сокращалось, и каждый день гордость его подвергалась унижению новостями о все новых изменах. Леди каким-то образом удалось вселить в население деревни чуть ли не мистическую веру в свои силы. Народ стал тянуться к ней из самых отдаленных уголков провинции.

Но больше всего его мучило то, что она бралась за те случаи, которые он объявлял безнадежными. Несмотря на все знания, он не чувствовал себя достаточно уверенно, когда дело доходило до операций, и обычно самые сложные случаи направлял в Лондон. Однако леди была лишена этого недостатка и бралась лечить каждого больного, который к ней обращался. Для него стала настоящим ударом весть о том, что она собирается выпрямить косолапость маленького Алека Тернера. За день до проведения операции он получил записку от матери мальчика, жены приходского священника, с просьбой взять на себя роль хлороформиста. Отказать было бы бесчеловечно, да и не было никого другого, кто мог бы с этим справиться, но для его чувствительной натуры это было словно нож в сердце. Впрочем, несмотря на крайнее недовольство, он не мог не восхититься той сноровкой, с которой была проведена операция. С маленькой, словно вылепленной из воска ступней женщина-врач обращалась удивительно нежно, а крошечным тенотомическим ножом орудовала, как художник карандашом. Одно прямое введение ножа, один надрез сухожилия – и все закончилось, не оставив ни капли крови на белом расстеленном внизу полотенце. Никогда еще он не видел подобного мастерства и нашел в себе силы признать это, хотя ее искусство только усилило неприязнь, которую он испытывал к ней. Эта операция принесла дополнительную славу ей и отняла еще нескольких пациентов у него. К причинам питать ненависть к конкуренту добавился инстинкт самосохранения. И именно ненависть эта послужила толчком к тем событиям, которые привели к неожиданной развязке.

Одним зимним вечером, как раз когда доктор Рипли в одиночестве доедал обед, прибежал грум сквайра Фэркасла, самого богатого человека в округе, и сообщил, что дочь его хозяина обожгла руку и ей требуется срочная медицинская помощь. За женщиной-врачом тоже послали, поскольку сквайру было безразлично, кто будет лечить его дочь, лишь бы это было сделано как можно скорее. Доктор выбежал из своего кабинета с мыслью о том, что уж эту крепость он не сдаст врагу, если это будет зависеть от скорости, с которой придется скакать к особняку Фэркасла. Не тратя время на то, чтобы зажечь фонари, они с грумом запрыгнули в двуколку, доктор хлестнул лошадь, и они помчался в ночь со всей скоростью, на которую были способны копыта скакуна. Доктор Рипли жил намного ближе к сквайру, чем его конкурент, и не сомневался, что будет на месте гораздо раньше ее.

Так бы и случилось, если бы не один из тех непредсказуемых капризов судьбы, которые перемешивают все планы и приводят в замешательство пророков. То ли оттого, что на его экипаже не были зажжены фонари, то ли оттого, что голова возницы была полностью занята мыслями о противнике, на одном из крутых поворотов бейзингстокской дороги двуколка чуть не опрокинулась, седоки не удержались и вылетели в кювет. Испуганная лошадь вместе с пустой двуколкой понеслась дальше и вскоре скрылась в темноте. Посыльный сквайра выбрался из кювета, чиркнул спичкой, посмотрел на своего стонущего спутника, и, как это чаще всего бывает с грубыми и сильными мужчинами, когда они видят такое, чего не видели никогда раньше, его стошнило.

Освещенный робким светом спички, доктор приподнялся на локоть и заметил что-то белое и острое, торчащее сквозь брючину где-то на середине голени.

– Открытый! Три месяца в постели! – простонал он и лишился чувств.

Когда он пришел в себя, его спутника рядом с ним не было – он побежал в дом сквайра за помощью, – но над его ногой держал лампу мальчик-грум доктора Смит, а сама женщина сидела рядом. Достав из открытого чемоданчика с блестящими в желтом свете полированными медицинскими инструментами ножницы с загнутыми концами, она принялась разрезать его брючину.