Владимир Кайяк - Чудо Бригиты. Милый, не спеши! Ночью, в дождь...

– А сейчас вы такого же мнения?

– По правде сказать, не знаю.

– Несколько минут назад вы сказали: кажется, он неудачно упал… Это не совсем совпадает с тем, что вы говорите сейчас.

– Почему не совпадает? Очень даже совпадает. Не хотите ли еще чаю?

– С удовольствием.

Профессор протягивает мне серебряное ситечко в виде грецкого ореха с дырочками, подвешенное на цепочку. Наполняю его ароматным чаем «Black curraut» и опускаю в чашку с горячей водой.

– Сахар?

– Спасибо, я охотнее пью без сахара.

– Почему не совпадает? – профессор повторяет вопрос. – Я был уверен, что падение парня осталось без последствий, но ваше появление здесь поколебало мою уверенность. Не думаю, чтоб вы стали тратить время из–за каких–то синяков.

– После этого происшествия вам случалось встречаться с Грунским?

– Практически нет. Он, правда, продолжил кладку камина, но мы больше не виделись, потому что в хозяйственных делах я полный профан, ими занимается моя жена. К тому же я, кажется, в то время уезжал на симпозиум в Киев.

– Прекрасный чай.

– С ароматом черной смородины это еще так себе, а вот жасминный… Если вам случайно…

Где же мне представится такой случай, профессор?..

«Так они, наверно, и стояли друг против друга в сверкающем чистотой коридоре клиники: Наркевич, скорее удивленный, чем испуганный, – воплощение вечного превосходства в стерильном белом халате, и Грунский – с красным испитым лицом и загноившимися уголками глаз, в вонючем и грязном тряпье, словно мусорщик. Проходящие по коридору оглядываются, сестры морщат кокетливые носики, а санитарка стоит тут же с мокрой тряпкой наготове, чтобы стереть с линолеума грязные следы. Может, следов и не останется, но она все равно протрет пол, на всякий случай.

Казалось бы, стоит только стерильному халату строго глянуть на наглеца и тот превратится в кучу пепла, но нет, он стоит себе и маслено улыбается во всю свою красную физиономию:

– Подкиньте малость от своих богатств! Это я честно заработал – ведь держу язык за зубами, хе–хе. Я же пьяница, и моя совесть стоит дешево, а вы не разоритесь, доктор, но задаром я свою совесть не отдам. Вы прилежно трудитесь, у вас должны быть деньги, а я не работаю, но и мне нужна копейка–другая!

И тогда вы затаскиваете его в свой кабинет или еще куда–нибудь, чтобы не видел персонал, даете несколько рублей (такие сразу много не просят) и упрашиваете в клинику больше не приходить. Он клянется – в пятый, седьмой, десятый раз. И появляется снова, и вы снова просите, а он снова обещает. Потому что он приходил уже не только за деньгами – он приходил, чтобы насладиться своей властью над вами. Этот нравственный урод, обнажающий свои гнойные язвы, ухмыляясь, спрашивает: ну что, нравится? А вы боитесь ответить: нет, не нравится!

Он торжествовал. Не только над вами, профессор. Над всем чистым в вашем лице. Над всеми, кто добросовестно трудится, над всеми, кто не оценил ум его превосходительства, и над теми, кто не позволяет ему залезть в корыто всеми четырьмя.

С какой злобой он думает о ваших страхах! Валяясь целыми днями и глядя в потолок, он думает над тем, как использовать ваши страхи. Нет, это совсем не так–то просто – Грунский ведь боится потерять вас, вы его основной капитал, и на проценты с него он должен прожить до самой смерти. Он заставил противника кормить себя – вы всегда были противниками: что хорошо для одного, то вызывает отвращение у другого. Интеллигент! Для него это слово всегда было ругательством. Он вас уничтожил бы за одно то, что вы интеллигент, если бы смог отказаться от того, что вы давали. И разве он медленно не уничтожал вас? Не спеша. Садистски. Как отрывают лапку за лапкой у бедняги паука или стрекозы».

Звонит телефон.

– На сей раз, наверно, звонят мне, – я встаю.

– Пожалуйста, пожалуйста. Возьмите трубку. – Вижу, что профессору становится трудно владеть собой, его трясет. Разве из–за меня он снова не переживает случившееся? Ведь он знает, что я сейчас скажу. Наверно, у него сейчас снова все мелькает перед глазами: капли дождя на лобовом стекле, мокрый асфальт, силуэты парней в разноцветных куртках и детское лицо с мутными глазами и жиденькими усиками возле самой фары автомашины.

– Вы слушаете? – спрашивает девичий голос из вычислительного центра. – Двадцать девятого апреля на двадцать втором километре шоссе ни одной аварии не зафиксировано. Я вас огорчила?

– Почему огорчила? Я просто несколько ошеломлен…