Эжен Шаветт: Прокурор Брише

– Ну, – вскричал он с негодованием, – видно, горбатого могила исправит! Да ты знаешь ли, Виктор, что тебе пятьдесят лет, а ты теперь вспомнил о своих юношеских фантазиях – ведь это немного поздно!

Брише принужденно улыбнулся.

– О! – сказал он. – Сколько шума из-за пустой поездки на несколько лье.

После этого разговора прошло два дня. На третий день Колар, войдя рано утром в комнату своего господина, нашел ее пустой. Брише исчез ночью, оставив на камине, под портретом герцога, коротенькую записку, в которой извещал жену и дочь о своем отъезде. Должно быть, он взял с собой только один маленький чемодан, так как никто из людей не помогал ему ночью. Такой незначительный багаж позволял предположить, что путешествие будет непродолжительно, как Брише и говорил своим товарищам, и потому первое время о нем никто не беспокоился. Целый месяц не было никаких известий, на второй месяц начали удивляться, но все еще были спокойны. Товарищи, вспоминая его прежнюю страсть к путешествиям, думали, что он заехал немного дальше, чем предполагал, и смеялись над странным вкусом человека, для которого скитания по белому свету были приятнее спокойной жизни в кругу своих близких. Но месяцы шли за месяцами, а известий не было; судья употребил все старания, чтобы найти исчезнувшего друга; в этих поисках самым деятельным его помощником был Колар; хотя честный слуга и сердился на господина за вторую женитьбу, считая ее несправедливостью по отношению к Полине, но при этом странном исчезновении неприязнь сменилась прежним расположением. Бегая по конторам почтовых карет, Колар нашел наконец имя Брише в списке пассажиров, отправлявшихся в Шартр, но в этом городе уже терялся всякий след.

Продолжал ли Брише путь? Вернулся ли назад в Париж? Это последнее предположение было очень правдоподобно, так как легко могло случиться, что по дороге в Париж он сделался жертвой одного из частных убийств, совершаемых Картушем и его шайкой. Колар осматривал каждый труп, найденный полицией, но, к счастью, ни в одном из них не признал он своего господина. Короче говоря, по прошествии двух лет Брише не появился, и, несмотря на все старания, нельзя было узнать, жив он или нет.

Читатель теперь легко поймет чувства судьи, когда на допросе Картуш произнес имя его друга, тщетно разыскиваемого в течение двух лет. Несмотря на фамилию, названную преступником, несмотря даже на портрет, так верно передававший черты Брише, де Бадьер отказывался верить в возможность какой бы то ни было связи между убийцей и человеком богатым, счастливым, славившимся неподкупной честностью.

«Ничто не могло их объединять», – думал де Бадьер.

– Какое участие принимал в ваших грабежах тот, кого вы называете прокурором? – спросил он, собравшись с духом.

– О! Это была слишком ловкая обезьяна, чтобы запускать лапу в горячие уголья; он довольствовался тем, что давал советы и указывал места, где можно погреть руки, – отвечал Картуш.

– Сколько лет этому человеку?

– Пятьдесят пять или пятьдесят шесть.

При этом ответе судья почувствовал дрожь во всем теле, так как это были именно лета его друга. Записывая показания преступника вместо своего писаря, де Бадьер следил глазами за Богреном, спокойно развалившимся в кресле, боясь, что он проснется и услышит обвинение, известное пока только одному судье, так как полицейские агенты стояли слишком далеко и ничего не могли слышать.

– Где можно найти этого человека? – спросил судья.

– На улице Бюшери, в доме номер двадцать; он живет на третьем этаже; надо постучать пять раз – тогда он отворит окошечко, сделанное в двери. Сказать следующий пароль: «Поговорим о герцоге Вивьенском», он сейчас же пустит к себе.

– Давно ли он вступил в ваше общество?

– Два года назад.

Это как раз совпадало со временем исчезновения Брише; судья записал с лихорадочной поспешностью ответ доносчика. В эту минуту на площади поднялся страшный шум, разбудивший писаря; старик вскочил, испуганно озираясь. Начинало светать, и народ, утомленный бессонной ночью, требовал так давно ожидаемого преступника; этот страшный рев толпы напомнил Картушу, что наступил час мучительной смерти, и он потерял наконец свое циничное хладнокровие, не покидавшее его во все время допроса.

– Имеете ли вы еще что сообщить мне? – спросил судья, торопясь окончить эту нравственную пытку.

– Нет, – едва слышно пробормотал преступник.

По знаку судьи палач увлек свою жертву. Минут через пять раздался глухой удар, сопровождаемый резким криком, означавшим, что пытка злодея началась. В ту же минуту судья говорил Богрену, сконфуженному своим долгим сном: